как волна выталкивает меня, и увернулся от дребезжащего корпуса. Он проскочил в десяти футах от меня. Это была маленькая победа, и к тому же случайная. Но мне стало полегче. Промазал мерзавец, подумал я.

Солнце село. Вода стала совсем темной. Теперь он меня не увидит. Но я уже почти не мог плыть. Я утону, не успев доплыть до 'Лисицы'.

Рубка рулевого поравнялась со мной. Я принял решение. Изо всех сил я поплыл к белой призрачной подпорке на корме баржи. Она маячила впереди меня. За ней плыла плоскодонка, подпрыгивая на конце слишком длинного буксира.

Я поравнялся с плоскодонкой и уцепился за планшир. Осколки глубже впились мне в пальцы. Держись, говорил я себе.

Держись.

Я стискивал зубы, чтобы не закричать. Но крепко держался за развал бортов у носа плоскодонки. Ноги волочились по воде. Они отчаянно болели. Ну ладно, сказал я себе. Одно из двух. Либо вернуться к жизни, либо потонуть, как кирпич. Буквально взвыв от боли, я закинул правую ногу на планшир. Я висел так в наступающих сумерках и ждал, пока лодка накренится и я смогу в нее перекатиться. Это была большая, толстая портовая плоскодонка. Она качалась, но не очень сильно.

Я проделывал это десятки раз, прыгая из воды в лодки. Это достаточно утомительно даже после парусной прогулки на ветру. Но мне никогда не приходилось с онемевшими ногами и раскалывающейся головой прыгать в шлюпку, которую тащит на буксире человек, пытавшийся убить меня дважды за последние двадцать минут.

Я стиснул зубы. Потом отчаянным рывком перекинул свое тело через планшир.

Шлюпка черпнула воды. Все, подумал я. Готово. Но она выровнялась. И долгую, прекрасную секунду я лежал неподвижно и отдыхал.

Но только секунду. Было уже темно, но не настолько, чтобы я не видел весел под сиденьем и уключин.

Мой нож по-прежнему висел на ремне от бинокля. Наклонившись, я нашел сплесень, соединявший буксир с кольцом на форштевне лодки.

Я принялся пилить дешевый полипропилен. Он с треском лопнул. Плоскодонка вильнула, замедлила ход и свободно заскользила, покачиваясь на волнах, оставляемых баржей.

Я вытащил весла и принялся грести по направлению к 'Лисице'. Теперь у меня хватало времени подумать. Я даже не знал, по-прежнему ли 'Лисица' на воде. Я поглядел через плечо. Мачта на месте. От радости мне стало теплей. Потом я вспомнил треск ялика, который я сделал когда-то вместе с отцом, страшный скрежет, когда баржа давила на корпус 'Лисицы'.

И снова разозлился.

Разозлился, что агрессивные невежды всегда стараются разрушать прекрасное, чтобы достичь своих грязных целей. Меня приводило в ярость это тупое стремление стереть с лица земли мое прошлое и моих друзей только потому, что мы им мешали.

Там, у Госпорта, баржа вдруг развернулась на 180 градусов. На длинном носу загорелись два глаза- прожектора, красный и зеленый, они рыскали по воде, искали меня.

Из дока вышел паром. Ярко освещенный городок скользил по стеклянистым волнам прибоя. Когда он удалился, баржа подплыла ближе. Глаза-прожекторы увидели меня. Баржа приближалась.

В лодке было на шесть дюймов воды. Я промок насквозь. Вообще-то, я должен был дрожать и от страха, и от холода. Но я не чувствовал ни того, ни другого. Давайте-давайте, сволочи, думал я. Погоняйтесь за мной.

Теперь мы вышли в открытый фарватер. Я развернул ялик и, отчаянно брызгаясь и загребая веслами, двинул на северо-запад со всей возможной скоростью, какую мне позволял отлив. Пугайте меня, думал я. Приводите в ужас. За транцем ялика приближались два глаза, красный и зеленый. Подходя ближе, они захватывали все большее пространство.

У меня болели плечи, руки, порезанные осколками, горели. Слишком поздно, думал я. Ты оторвался слишком поздно. Сейчас железный таран ударит в транец лодки, перевернет ее и искорежит крутящимися бронзовыми лопастями. Отлив был слишком силен. Я не продвигался вперед. Я ошибся в расчетах.

Двигатель стучал все оглушительней. Прожекторы исчезли, теперь надо мной угрожающе навис тупой нос баржи. Я слышал плеск и урчание носовой волны.

И вдруг вода изменилась.

Только что она была живая и бурная, цепляла весла своими завихрениями. А стала плоской, неподвижной, мертвой. По правому борту горел огонек, зеленый, как кошачий глаз.

Маркер фарватера.

Я улыбнулся. Наверное, не столько улыбнулся, сколько оскалился, отчего стало еще больше саднить разбитое лицо. Десять больших гребков... Баржа была в каких-то двадцати футах, носовая волна так и ревела и длинными белыми гребнями вскипала по обе стороны ее тупого носа. Но вдруг баржа начала отставать, носовая волна стихла и исчезла. Я, задыхаясь, налег на весла. Двигатель баржи взвыл и задребезжал. Вода вспенилась. Баржа не двигалась с места. Я опустил весло вертикально. Дно оказалось на глубине двух футов: черный, вязкий ил. Я повернул ялик и медленно проплыл мимо баржи.

Она прочно застряла на мели, винт гнал по воде черный ил. В пятидесяти ярдах от ее кормы над водой наклонился буй фарватера. Баржа прогнала меня мимо него с глубины на илистую мель. Через час она окажется вообще на суше. Медленно, как древний старик, я погреб в сторону огней в торговом доке и высокой черной мачты 'Лисицы'. Сил у мне больше не было. Все болело. Баржа застряла на мели часов на десять, и экипаж не сможет оттуда выбраться, разве что пойдет пешком по илу.

Передышка в десять часов — лучше, чем ничего.

На белом борту 'Лисицы' виднелись длинные царапины. Я ощупал их — глубокие.

— Дин! — позвал я.

Над бортом появилась голова. В глаза мне ударил свет фонарика. Голос Дина произнес:

— Шкипер?

— Помоги мне подняться, — сказал я.

Он протянул руку. Мои мышцы протестующе завопили, когда я стал карабкаться по спасательным тросам.

— Господи, как я ненавижу этого подонка! — воскликнул он.

Снизу появилась Надя. Она молча смотрела, как мы втаскивали на борт останки ялика.

— Все, — сказал я. Я трясся как осиновый лист, не в состоянии больше ничего сказать.

Дин отвязал швартовы, работая с удвоенным рвением, чтобы искупить свой недавний испуг. 'Лисица' направила свой длинный элегантный нос навстречу волнам отлива и устремилась в бело-желтый туман, где на воде плавали отраженные огни Госпорта.

Надя стояла рядом со мной. Я чувствовал, что она хочет что-то сказать. Я слишком устал, чтобы ей помочь. Она протянула руку и коснулась моего плеча. Этого было достаточно.

Огни города остались по правому борту. Красное мигание буйков фарватера заворачивало в темный Те-Солент. С юго-запада дул легкий ветерок. Я поставил судно на автопилот, мы с Дином убрали грот и стаксель.

Надя сказала:

— Они хотели уничтожить твое судно, убить тебя. Разве ты не пойдешь в полицию?

— Нет.

— Но ты должен.

Было слишком темно, и я не видел ее лица.

— Может быть, в Эстонии должен. Но не здесь.

— Что же ты будешь делать?