коммуналке, исчезла тяжелая, как гранитная плита, тревожность последних дней, успокоилась и мучительная внутренняя дрожь. На душе было светло и чисто, как в церкви. И надо было давно по всем правилам приличия встать и уйти, но так не хотелось!

Уже стоя на остановке автобуса, она вспомнила, что так и не позвонила домой, не узнала, как там хозяйничает ее бедный простуженный ребенок, и обругала себя последними словами. Неужели в самом деле Майя права, и она не умеет любить своих детей? Вон идет ее автобус, она сейчас сядет к окошечку и посидит, подумает...

Да, пожалуй, Майя права, да и Сашка права. У Мишки всегда загнанные испуганные глаза, но это, наверное, от ее девичьих комплексов, она девочка некрасивая, крупная, всегда сутулится... Сашка вообще с рождения агрессивная, ей не любовь нужна, а сплошные ссоры и скандалы. Машка же просто общительная очень, хоть и маленькая еще, и ей интереснее с Лизкой, чем с матерью. Хотя если б она общалась с Лизкой не в Надиной квартире, а в Сониной, она б это общение, наверное, быстренько прекратила...

А сама она, Соня, разве долюбленный ребенок? Отец умер рано, она еще совсем маленькой была. От мамы она просто сбежала после школы, поступив в институт. Именно сбежала, потому что мама после смерти отца стала слишком претендовать на общение, слишком желала дочерней близости, участия, не оставляя ей ни минуты для самой себя. А иногда и просто требовала от нее конкретных проявлений любви, не столько ради самой этой любви, сколько для поселкового общественного мнения. «Соня, я прошу тебя, сходи сегодня со мной в кино! И держи под руку, и улыбайся мне, чтобы люди видели! Только надень что-нибудь новое, ради Бога, а не эти старые джинсы! Еще подумают, что я тебя плохо одеваю...» Может, она и уехала тогда от этой маминой любви-показухи? Не нужен ей был никакой институт, душа оставалась там, на окраине поселка, среди тишины, ветра, берез и огромной отцовской библиотеки. Уехала в город, спасаясь бегством, как загнанный заяц, подальше от матери, чтоб уже ни за что и никогда не вернуться. Остаться на любых условиях, хоть за что-нибудь зацепившись. За замужество, например. И на маминых похоронах она совсем не плакала. Могла навзрыд плакать над книжкой, а на похоронах – нет... Не любила она маму, чего уж греха таить, но детей своих она любит, любит! Как она переживала за Мишку, когда та поступала в институт! Конкурс был бешеным, и наняли репетитора, и платили ему огромные для семьи деньги. А сколько ее нервных клеток унесли Сашкины капризы? Девчонка же ни в чем отказа не знает, все получает по первому требованию! А ее последняя выдумка со стриптизом чего стоит? Нет, нельзя ее упрекнуть в нелюбви к детям! Да и вообще, что еще за «любишь – не любишь», когда им скоро есть нечего будет? Какие такие нежности при нашей-то бедности? А может, ей это самое умение любить природой не дано? А против природы не попрешь! И вообще, уважаемая моя Майя, ты не психоаналитик, который может рассматривать в микроскоп самые тонкие движения души, принадлежащие по праву только мне одной, и пытаться определить там, как в крови и моче, качество составляющих частиц, чтоб потом судить, какая ты есть, и обязательно приклеить какой-нибудь ярлык... Детей, видишь ли, я не люблю! Обойдусь и без твоего психоанализа! Сама разберусь, не дура...

От поднявшего голову раздражения в душе началась настоящая сумятица. Чем ближе Соня подъезжала к дому, тем больше возрастала совсем было утихшая в Майином доме тревожная внутренняя дрожь. Ситуация снова наплывала на нее, теперь уже более объемно, вместе с Майиными обвинениями и собственными страхами.

Квартира встретила ее темной прихожей, неуютной тревожной тишиной. Было слышно, как из крана на кухне капает вода, как от сквозняка запели свою песенку колокольчики «музыки ветра». Соня на цыпочках прошла в девчачью комнату, тихо открыла дверь. Машки не было. Странно. Сегодня же суббота, а Надя с Лизкой только в воскресенье должны приехать... Она долго и безрезультатно нажимала на кнопку звонка у Надиной квартиры, потом медленно вернулась домой. «Наверное, с Мишкой в магазин ушли», – решила Соня, заглянув в пустой холодильник. Она вдруг почувствовала, наверное, впервые в своей жизни, как ей плохо одной. Дом не принимал ее, словно она была чужая. Словно случайная гостья, оставленная вышедшими на минуту хозяевами.

Соня забралась с ногами в свое большое оранжевое кресло, пытаясь сосредоточиться. Это ее дом. Это ее кресло. Вот там, на полке, ее книги. Сейчас придут девочки. Будем ужинать... Не помогало. Тревога, сконцентрировавшись где-то в груди, расползалась медленно по всему телу, мешала дышать. «Почему я оставила Машку одну? Надо было с собой взять», – лезла в голову одна и та же мысль. Так она сидела еще долго, не шевелясь, чутко прислушиваясь ко всем звукам. Вот двери лифта открылись на их этаже. Пауза. Когда в дверном замке наконец-то зашуршал ключ, Соня подскочила с кресла, быстро выбежала в прихожую.

– А где Машка? – огорошила она вопросом вошедшую Мишель.

– Мам, ты что, ее гулять отпустила? Я ж тебе говорила, не надо...

– Мишка, так она не с тобой? А где тогда? Ее дома нет... Я уехала утром к Майе, меня Сашка попросила. Я думала, что быстро вернусь. Боже, уже половина одиннадцатого!

Соня в панике заметалась по прихожей, на ходу одеваясь, выскочила из квартиры, начала нервно дергать кнопку вызова лифта.

– Ну что ты копаешься? – кричала она на замешкавшуюся Мишку, придерживая автоматически закрывающиеся двери.

– Мам, успокойся, ради Бога. Сейчас найдем.

– Слушай, у нее же своих ключей нет... Когда она ушла? Двери захлопнула, а открыть-то не смогла...

Они долго обходили все дворы, опрашивали бабушек на скамейках, будили соседей. Машка пропала бесследно. Лишь пожилая женщина с первого этажа рассказала, что видела девочку днем около подъезда. И все.

Пока Мишка звонила в милицию, пока искала Машкину фотографию, Соня сидела, не раздеваясь, на кухне, выпрямив спину, уставившись в никуда.

Нет, это происходит не с ней. Такого с ней просто не может произойти. Чтобы все вот так, сразу, и в одной точке...

Потом они с Мишкой долго сидели в дежурной части, вспоминая всех Машкиных подружек и телефоны своих знакомых, и что-то еще без конца у них спрашивали и писали какие-то бумаги... В какой-то момент Соня, вынырнув из своего вязкого, затуманенного валерьянкой сознания, вдруг увидела себя со стороны: перепуганная, уже не-молодая женщина в нелепых джинсовых молодежных бриджах, в щегольских сапожках, в модной курточке прекрасного абрикосового цвета... Неужели это она? Жалкая, дрожащая... Ее устроенный, удобный, комфортный мир улетал от нее с сумасшедшей скоростью, оставляя после себя растерянность, отчаяние и страх.

Вернулись домой глубоко за полночь, где их ждала взволнованная Сашка.

Сидели втроем на кухне, курили. Даже Мишка, всю свою сознательную жизнь не курившая, вдруг схватилась за сигарету. Вдохнула дым, надсадно закашлялась. Соня сидела, будто неживая. Ей казалось, что она смотрит по телевизору какой-то знакомый детектив, что сейчас, в конце фильма, уже все разъяснится и можно будет выключить телевизор и спокойно лечь спать...

– Мам, а может, отец приезжал, забрал Машку?

До нее не сразу дошел смысл Сашкиного вопроса. Она долго смотрела на нее, соображая, никак не могла сосредоточиться.

– Нет, зачем она ему...

– Ну как зачем? Просто соскучился! Приехал и забрал! А завтра обратно привезет! Мам, давай, иди спать! Завтра все выяснится!

– Нет, зачем она ему... – тупо повторила Соня свою фразу. И тихо добавила: – Она же не его дочь...

– Что?!

Сашка с Мишкой в ужасе уставились на нее.

– Мам, что ты говоришь... – тихо и испуганно прошептала Мишка. – Не надо, мам...

Сашкины глаза, напротив, загорелись любопытством.

– Ну ты даешь! А отец-то знает? А кто тогда Машкин отец?

– Да, Игорь знает... Я тогда приехала из Сочи, я там влюбилась, ну, вы понимаете... И захотела оставить ребенка.

– А я помню... – тихо сказала Мишель. – Когда тебя надо было забирать из роддома, отец так напился, я его никогда таким не видела... Надо уже было за тобой ехать, а я его в чувство никак привести не могла. Я тогда думала, он от радости...

– Да кто, кто отец-то?

В Сашкиных глазах было столько неуемного бесстыдного любопытства, что Соня вдруг встрепенулась и грубо заорала на дочь:

– Да какое тебе дело? Отстань от меня! Не лезь!

Сашка вздрогнула, придвинулась к матери, обняла за хрупкие плечи.

– Ну прости, прости меня ради Бога...

Соня, уткнувшись в Сашкино плечо, наконец заплакала, впервые за весь этот тяжелый вечер. Плакала тяжело, с надрывом. Ей казалось, что она сейчас выплачет все нутро и никакая валерьянка ее уже не спасет. Они почти насильно уложили ее в постель, сознание выключилось само собой, будто где-то кто-то нажал на неведомую кнопку отбоя.

– Слушай, Мишка, а ведь об этом надо в милиции рассказать... Выходит, у Машки где-то отец есть. А вдруг это он ее украл?

– Не знаю... – Мишель глубоко задумалась, растирая ладонью лоб и щеки. Она так устала сегодня, целый день работала, без завтрака, обеда и ужина. – Ничего не соображаю...

Рассвет застал сестер спящими за кухонным столом. За окном громко пели птицы. Апрельский день обещал быть ярким и солнечным.

Он любил дорогу. Состояние сосредоточенности всегда успокаивало, мысли начинали течь прямо и четко, как серая полоса асфальта. Машина, которую он подрядился перегнать, оказалась новеньким «жигуленком» последней модели, все в ней еще поскрипывало и притиралось, резвилось и просило скорости, словно молодую резвую борзую впервые вывезли в лес, на охоту, и она рвет поводок, быстрее просясь на волю.

Хорошо... Не то что его разбитая древняя колымага, старая загнанная лошадь, спотыкающаяся на каждой колдобине.

Чего это его на метафоры потянуло? Так, пожалуй, скоро и стихи писать начнет... А что? Поживи-ка столько лет с неземной женщиной, которая смотрит сквозь тебя, совсем не чувствует и не ощущает тебя, а просто героически терпит, как необходимый жизненный атрибут...

Он и жил. Сначала был влюблен до безумия. Как же, не от мира сего девушка, эфир. А он такой простой, грубый, приземленный. Но девушка оказалась достаточно жизнеспособной, сумела-таки все для себя удобно устроить! А как же? Тихий, спокойный, покорный муж, внимания и любви не требующий, дома редко бывающий, озабоченный добыванием хлеба насущного – отец троих детей как-никак. Прямо как в анекдоте про слепого глухонемого капитана дальнего плавания...

Да все бы ничего, он бы и терпел! Если б не эта история с рождением Машки, то и был бы до конца своих дней тихим, спокойным, покорным, нелюбимым... Другие на себе еще и не такие кресты несут! Но когда Соня, приехав из Сочи, через месяц сообщила ему новость о своей беременности, что-то вдруг затормозило в нем, перевернулось, и с бешеной скоростью пошел отсчет в обратную сторону. Она даже не удосужилась приврать, схитрить как-то по-женски,