– Да что твой Димка... Сашки вот до сих пор нет, хоть бы позвонила, засранка такая! Знает ведь, что я нервничаю! Что это за репетиции ночные? Как хоть этот клуб называется, ты знаешь? А если в школе узнают? Ее ж могут к экзаменам не допустить!

Соня распалялась все больше, вымещая на строптивой дочери свое горе, понимая при этом, насколько бессильна что-то изменить, что и поругать-то ее она может только в ее отсутствие, и от этого горе ее казалось ей еще более горьким, а будущее – еще безысходнее.

Сашку они прождали до двух часов ночи, замирая от каждого шороха шагов на лестничной клетке, прислушиваясь к шуму понимающегося лифта. Когда наконец лифт остановился именно на их этаже и торопливые каблучки процокали по направлению к двери, от сердца у обеих отлегло.

– А почему вы не спите? Меня, что ли, ждете? Так я ж записку писала! Или об отце какие-то новости есть?

Сашка уселась за стол, налила себе чаю, жадно вцепилась зубами в булочку. От нее шла волна такого радостного возбуждения и довольства, что Соня поневоле позавидовала, но тут же мысленно себя и одернула. Переглянулась с Мишелью, ища в ее глазах поддержку, и заговорила первая, как ей казалось, спокойно и насмешливо:

– Сашк, а как хоть твой клуб называется, можно узнать?

– Можно. Отчего ж нельзя. «Формула страсти» он называется.

– Как?!

– «Формула страсти»!

– О Боже... Сашенька, давай вместе спокойно подумаем, все ли правильно ты делаешь? Ты ведь умная девочка, ты понимаешь, что жизнь нельзя заполнить только одним праздником, надо ведь еще как-то в чем-то суметь самовыразиться...

– Так я и самовыражаюсь... – Сашка удивленно уставилась на мать, округлив красиво подведенные глаза. – Ты ж сама говорила, что в каждом человеке есть что-то такое, что он умеет делать лучше других, и что он должен определить это что-то, а потом реализовать его на полную катушку! Я следую твоим советам, моя мудрая мамочка! Только и всего! – Сашка говорила весело и возбужденно, без обычного своего сарказма, с удовольствием откусывая от булочки, сверкая красивыми ровными зубами. – Вы знаете, мне сегодня начали ставить танец, так вот, постановщик сказал, что меня не надо ничему учить, чтобы не испортить. Я талантлива, понимаете? Мне нравится танцевать стриптиз, из меня под музыку прямо прет что-то такое, чем моя голова не управляет... Я именно так самовыражаюсь, мама! Я испытываю удовольствие! А за удовольствие, оказывается, еще и деньги платят... И не маленькие!

– Сашенька, но есть ведь еще и обратная сторона этого удовольствия! Что такое стриптиз по сути? Это когда женщина раздевается перед толпой?

– Мам, тебе хочется меня обидеть, да? Унизить? Тебя обидели, и тебе тоже хочется? Это в тебе злость на отца говорит, сама ты так не считаешь! Ты ж у нас продвинутая, ты не можешь рассуждать, как тетка с рынка! Любой талантливо исполненный танец – это уже искусство! И любое искусство можно опошлить! Но пусть это делает тетка с рынка, а не ты, моя мать!

– Да как ты не понимаешь, что на тебя все будут смотреть как на шлюху, что никому ничего не докажешь! Тебя ж засмеют! А обо мне ты подумала? Мало мне, что я теперь для всех мадам Брошкина, так у меня еще и дочь-стриптизерша!

– Ах во-о-от в чем дело...

Сашка откинулась на спинку диванчика, зло сузила глаза. От прежнего радужного настроения не осталось и следа.

– Значит, я своим поведением обязана создавать тебе красивый фон? Вот в этом вся ты и есть, мамочка... Не любишь ты никого! Ни отца, ни Мишку, ни даже Машку. О себе я вообще не говорю! Ты даже услышать меня не хочешь! А может, и хочешь, да не можешь, потому что не любишь!

Соня ошарашенно замолчала, как будто ее ударили. Да как она смеет! Хотелось заплакать, но слезы куда-то исчезли, вместо них пришли злая обида и раздражение на дочь: матери плохо, а она тут со своими обвинениями... Соня с отчаянием посмотрела на Мишель, ища защиты. Сашка, словно угадав ее мысли, торопливо продолжала выстреливать словами, как пулеметной смертельной очередью:

– Ты вечно только рассуждаешь о любви, вычитаешь из книг и повторяешь чужие мысли, как попугай, а сама не любишь никого! Ты всех используешь, как можешь, а любить не научилась! И правильно тебя отец бросил! Ему с этой крестьянкой Элей лучше будет, она хоть любит его! Я тоже от тебя уйду! И Машку заберу с собой, пока ты ее не искалечила!

– Замолчи! Не смей так с мамой разговаривать! За себя говори, за меня не надо!

Мишель встала, загораживая своей широкой спиной съежившуюся в углу диванчика уже навзрыд плачущую Соню.

– Я вообще больше с вами не собираюсь разговаривать!

Сашка выскочила из кухни, в дверях столкнувшись с заспанной испуганной Машкой. Щечки ее горели, рыжие волосы растрепались, в глазах застыли и переливались искорками слезы. Мишель бросилась к ней, схватила на руки, понесла обратно в постель, бормоча что-то ласково-беспорядочное про босые ножки, холодный пол, температурку...

– Миш, я к папе хочу... Давай уйдем к нему жить! А кто это – крестьянка Эля? Я не хочу с Сашкой! Я к папе хочу! Отведи меня к папе завтра, ладно?

Мишка долго лежала рядом с сестренкой, гладила по голове, царапала спинку. Обещала, что папа скоро придет, что они больше не будут ругаться и что все будет хорошо, что надо просто поспать, и завтра все-все будет по-другому...

Он должен что-то придумать. Он обязательно должен что-то придумать! Это только кажется, что время еще есть, к сожалению, оно работает не на него. Ему нельзя уезжать без Мишки. И никаких ее «потом» и «попозже» не принимать. «Потом» просто не будет. Мать ее от себя не отпустит никогда.

Странная все-таки женщина, эта Мишкина мать... Не от мира сего. Марсианка-манипуляторша. Смотрит своими близорукими глазами, как будто все время помощи просит. Эдакая наивная провокация: видите, какая я маленькая, худенькая, слабенькая, такая беззащитная вся... Он как-то спросил ее, почему она не носит очков при такой сильной близорукости, и она, снисходительно улыбаясь, объяснила, что вещи, не имеющие четких границ, кажутся ей более доступными, мир становится более красивым, расплывчатым и струящимся, что без очков не видно грязи и злобных людских взглядов... Что ж, надо признать, в этом что-то есть. Но лично он предпочитает видеть мир в его многообразии, со всем его хорошим и плохим. И вообще, не так уж он и плох, этот мир, чтоб отгораживаться от него своей слепотой, чтобы прятаться от него, манипулируя своими близкими! А в том, что многоуважаемая Софья Михайловна удачно манипулирует своей старшей дочерью, Димка был стопроцентно уверен. Ему было жаль Мишку. Он привык к ней. Она надежная, добрая и спокойная, умная и рассудительная, верная и преданная подруга, понимающая его с полуслова. Далеко не красавица, и слава Богу. Он с детства не любил красивых девчонок. Не понимал, как можно любить просто за красоту. А жить как? И вообще, красота – это всего лишь отвлекающий от самой личности фактор, человек гораздо больше и объемнее, чем его внешняя оболочка. Не раз он наблюдал, как его однокурсницы, умные и интересные девчонки, начинали озабоченно худеть, сантиметрами обмеряли друг у друга талии, бесконечно подсчитывали калории и килограммы, ходили вялые, с голодными несчастными глазами, уходили в это стремление к похуданию, как в секту... Он будет любить Мишку любую, даже если она будет весить сто килограммов! Всю жизнь. В горе и в радости. Так же, как его отец любит его мать.

Они совсем простые люди, его родители. Много лет строили себе большой и просторный дом, с любовью и интересом, успев за это время родить троих детей.

В семье он был самым младшим, «поскребышем», как говорила мать. Вместе с братом и сестрой рос в ненавязчивой родительской любви, как в теплом коконе. По весне все они дружно выходили в сад на полевые работы, дружно садились за стол с простой и сытной едой, парились в бане с веником, с холодным квасом, жарили шашлыки, иногда баловались и пивком. И никогда не оценивали свою жизнь с точки зрения правильности или значительности, все дружили и берегли друг друга, и все у них, у детей, получалось как бы само собой, как продолжение их счастливого семейного бытия.

В Мишкиной же семье все ему казалось странным, неправильным, весь их жизненный уклад. Здесь все было устроено относительно привычек Софьи Михайловны, каким-то непонятным образом они все жили не рядом, не вместе, а вокруг нее. Ходили цугом, как цирковые лошади по арене, а она, как слепой укротитель, даже без помощи кнута и пряника спокойно управляла ими, оставаясь одновременно и в одиночестве, и в центре внимания. Из общего строя выделялась только Мишкина сестра, Сашка. Красивая девчонка. Очень сексапильная. И злая. Видимо, природа решила в данном случае схалтурить, не делить все поровну, и одной сестре отдала всю красоту, а другой – доброту и душевность...

И вообще, какое ему до них дело, в конце концов? Ему надо вырвать от них Мишку, увезти с собой в Мариуполь. Он не хотел уезжать без нее, и все тут.

И давить на нее нельзя. Что ж, придется звать на помощь отца с матерью. А что?

Пусть приезжают. Они завалятся к Веселовым просить руки их дочери, такие простые, провинциальные, про их странный уклад ничего не знающие...

И пусть попробует уважаемая Софья Михайловна им отказать! Или не звать родителей, самому к ней заявиться, так сказать, женихом, с цветами и тортом? Он подумает. И обязательно что-нибудь придумает...

Уже долго звонил телефон. Вставать не хотелось. Она лежала, слушала навязчиво-требовательные, даже какие-то хамские телефонные звонки, гадала, кто может так настойчиво звонить таким ранним утром. Оно, конечно, было не такое уж и раннее, но если учесть, что она легла спать в три часа ночи, да часа два еще плакала в подушку... А вдруг это Игорь? Вдруг он одумался и решил вернуться? Соня подскочила как ужаленная, схватила телефонную трубку. Нет. Не Игорь. Зря вставала... Звонил Дима, Мишкин приятель. Хороший, конечно, мальчик, но зачем будить-то в такую рань?

– Доброе утро, Софья Михайловна.

– Здравствуй, Димочка. А Мишели нет дома, она только вечером придет...

– Да, я знаю. Я, собственно, с вами хотел поговорить, Софья Михайловна! Даже не знаю, как сказать... Вы ведь в курсе, что мы решили пожениться? Мишель вам говорила?

Соня оторопела. Как пожениться? Зачем? Как-то она вообще Мишкиного мальчика с этой стороны не рассматривала... И что нужно говорить в таких случаях?

– Нет, Дима, она мне ничего не говорила, я впервые об этом слышу. Погоди, ты же собирался домой уезжать? Или передумал?

– Нет, не передумал. Мы же с Мишкой одновременно дипломы получаем, вот вместе и уедем ко мне домой. Там и свадьбу сыграем. Мои родители на днях сюда приезжают, хотят с вами познакомиться. Все обговорить... Ну там, насчет свадьбы и все такое прочее... Так мы к вам придем, Софья Михайловна? Вы не возражаете?

– Да, Дима, конечно, приходите. Только я не готова все это серьезно обсуждать, у нас тут семейные проблемы...

– Спасибо, Софья Михайловна. Мы придем. До свидания.