Акал наблюдала за ним с любопытством, но беспристрастно. Она разделит с Оторрой воду, но не вину. Как только она снова обрела свою Шахез, все ее сомнения и угрызения совести улетучились, отпали, точно им не хватило воздуха в здешних горах. Акал была рождена для Шахез, и Шахез для Акал — этого было вполне достаточно. И все, что помогало им оставаться вместе, было правильно.

Разок-другой она задала себе вопрос, что если бы она родилась Вечерней, а не Утренней? — извращенная, святотатственная мысль. Но ведь эти извращенность и святотатство не оглашались ею вслух. Все, что ей пришлось сделать, это изменить пол. И не на самом деле, а только внешне, на людях. С Шахез она могла оставаться женщиной, и гораздо более женщиной и самой собой, чем доводилось ей бывать когда-либо прежде. С любым другим она становилась Акал, которого все считали мужчиной. Это ничуть не тяготило ее. Она и была Акал; ей нравилось быть Акал. Это не походило на театр. Акал никогда не была самой собой с другими людьми, она всегда ощущала фальшь в отношениях с ними; она не знала, кто она такая вообще, кроме как крайне редко в кульминационные миги медитаций, когда ее «Я есть» превращалось в «Это есть» и она дышала звездным светом. Но с Шахез она стала сама собой полностью, во времени и в пространстве, стала Акал, душой, снедаемой любовью и благословенной плотскими радостями.

Вот почему она согласилась с Шахез, что не стоит ничего говорить Оторре и даже Темли. «Посмотрим, как Темли воспримет тебя», — сказала Шахез, и Акал согласилась.

В прошлом году Темли случилось принимать на ночлег на своей ферме школяра Энно для поучений и проведения службы, а также два или три раза встречаться с нею в Данро. Придя сегодня, чтобы принять участие в священнослужении, Темли впервые встретилась с Акал. Узнала ли Темли в ней Энно? По лицу не скажешь. Она поприветствовала Акал со своего рода бесцеремонной доброжелательностью, и они потолковали о разведении арью. Темли откровенно изучала пришельца, меряя взглядом с ног до головы, но это было вполне естественное женское любопытство при встрече с чужаком, которого, возможно, вскоре предстоит назвать супругом.

— Ты ведь не так уж много знаешь о ведении хозяйства в горах, — любезно заметила она по ходу беседы. — Здесь ведь совсем иначе, чем там, внизу. Что вы выращивали у себя? Этих здоровых равнинных йам?

И Акал поведала ей о ферме, где выросла, о трех урожаях, снимаемых за год, так что Темли оставалось только кивать в изумлении.

Что касательно Оторры, Шахез и Акал условились обманывать его без дальнейших обсуждений этого между собой. Акал даже мысленно сторонилась этой темы. Еще успеет познакомиться с ним поближе за период помолвки, подумала она рассеянно. Как-нибудь при случае скажет ему, конечно, что не хочет вступать с ним в интимные отношения, а единственный способ сделать это не оскорбительно, никого не унижая, это объяснить, что она, то есть он, Акал, питает отвращение к сексу со всеми другими мужчинами и рассчитывает на его, Оторры, понимание и прощение. Но Шахез ясно дала ей понять, что до свадьбы ничего говорить не следует. Если Оторра узнает раньше, он может отказаться войти в седорету. Более того, он может разболтать остальным и в знак мести выставить Акал женщиной. Тогда они утратят последнюю надежду на брак. Когда Шахез толковала обо всем этом, Акал снова охватило знакомое чувство вины, она ощутила себя загнанной в ловушку; но Шахез была совершенно спокойна и безмятежна, и совесть Акал снова приутихла. Ей надо постараться просто поменьше думать об этом. Сейчас Акал разглядывала Оторру с симпатией и любопытством, гадая, из-за чего же тот выглядит столь пристыженным. Оторра чего-то побаивается, решила она.

После того, как вода была разлита по чашам и благословения произнесены, Шахез зачитала главу из Четвертых Дискуссий; закончив, бережно закрыла старинный фолиант, положила его на полку и прикрыла парчовым покровом, а затем, обращаясь, как это положено, к Магелю и Маду — они здесь представляли собой все то, что осталось от Первого Седорету Данро, — торжественно произнесла:

— Мои Вторая мать и Второй отец, я предлагаю, чтобы в этом доме образовался новый седорету.

Маду пихнула локтем Магеля. Тот дернулся, скорчил гримасу и что-то беззвучно буркнул. В конце концов Маду сама сказала своим слабым смиренным голосом:

— Дочь Утренних, опиши нам все браки внутри седорету.

— Если все устроится и уладится как положено, браком Утренним станут Шахез и Акал, браком Вечерним станут Темли и Оторра, браком Дневным станут Шахез и Темли, а браком Ночным станут Акал и Оторра.

Повисла долгая пауза. Магель сгорбил плечи. Наконец Маду прервала молчание:

— Ну, все ли с этим согласны?

Этот краткий вопрос, произнесенный Маду едва ли не брюзгливым тоном, выражал самую сущность, если не апофеоз, формального соглашения и излагался обычно языком архаическим и витиеватым.

— Да, — внятно ответила Шахез.

— Да, — мужественно сказала Акал.

— Да, — весело поддержала Темли.

Пауза.

Все, естественно, обратили взгляды на Оторру. Он стал пунцовым, а затем, под взглядами присутствующих, заметно побледнел.

— Я-то готов, — пробормотал он, в конце концов, принужденным тоном и прочистил горло кашлем. — Вот только… — Он снова запнулся.

Все терпеливо ждали.

Стояла мертвая тишина. Пауза явно затягивалась.

— Нам не обязательно решать прямо сейчас, — подала голос Акал. — Мы можем просто поговорить. А в святилище вернемся позднее, когда…

— Да, — сказал Оторра, бросая на Акал взгляд, в котором было спрессовано столь много эмоций, что сразу и не разобрать — страх, ненависть, благодарность, отчаяние? — Я хочу… Мне надо поговорить… с Акалом.

— Я бы тоже хотела получше узнать моего Вечернего брата, — проворковала Темли своим хрустальным голоском.

— Да, вот именно, узнать… — Оторра снова запнулся и снова покрылся краской. Он был уже настолько близок к истерике, что Акал снова вмешалась:

— Так давай ненадолго выйдем отсюда. — И прошла вместе с Оторрой во двор, пока все остальные перебирались на кухню.

Акал была уверена, что Оторра раскусил ее маскарад. Обескураженная, она страшилась того, что он собирался сказать ей; однако он ведь не закатил ей скандал, не опозорил перед остальными, и за это она была ему благодарна.

— Вот, значит, дело какое, — сказал Оторра деревянным, натужным голосом, когда они встали в воротах фермы. — Все дело-то в Ночном браке. — Здесь он умолк.

Акал кивнула и, непроизвольно пытаясь облегчить Оторре его задачу, сказала:

— Но ты ведь не обязан…

— В Ночном браке все дело, — продолжал Оторра. — Это значит мы. Ты и я. Видишь ли, я… Есть кое-что такое…Понимаешь, с мужчинами у меня…

Писк иллюзорности происходящего и гул ирреальности заглушили в ушах Акал то, что пытался он высказать. Оторре пришлось заикаться еще мучительнее, прежде чем Акал начала воспринимать его слова. Когда же они все же дошли до ее сознания, то сперва она не поверила своим ушам. Однако пришлось. Оторра как раз снова умолк.

В крайней нерешительности слово взяла Акал:

— Ну, я… я тоже собирался рассказать тебе… Единственный мужчина, с которым у меня было… это не было хорошо. Он заставлял меня… Он делал такое… Я не знаю, в чем заключалась моя ошибка. Но теперь я никогда… с тех самых пор я никогда не занимался сексом с мужчинами. И я не могу. Не в силах заставить себя.

— Вот и я тоже, — сказал Оторра.

Они стояли вдвоем, подпирая ворота, и мысленным взором созерцали свершение чуда — такую