называете ее Ариной?!

Берсенев не успел ответить: раздался топот, и на тропу выбежал Софоклов. Увидев лежащую женщину, коротко, ужасно вскрикнул:

– Ах ты, Господи! Господи, барин! Что ж вы натворили-то?!

Берсенев повел глазами… Мелькнуло какое-то воспоминание, но сейчас было не до него. Сейчас одно существовало для него на свете: Арина. Нет, Ирена!

– Доктора позовите! – кричал как безумный Белыш, принимаясь спускать рубаху с простреленного девичьего плеча и выхватывая из кармана платок. И тут же бешеными глазами поглядел на Берсенева и Софоклова: – А ну, отвернитесь, господа! Нельзя вам! Убью всякого, кто на мою сестру глянет!

Софоклов отвернулся, даже руки для надежности к глазам прижал.

Берсенев медлил. Он мог бы сказать… он мог бы… но за его словами немедленно последовал бы новый вызов на новую дуэль, а этого ему сейчас совсем не хотелось. Еще убьет его этот безумный Белыш за свою сестру… да за нее Берсенев и сам убьет кого угодно! Но не сейчас. Сначала нужно ее рану залечить.

Господи! А если рана смертельна?! Тогда ему самому останется только застрелиться. Только застрелиться!

И он закричал отчаянно, еще громче Станислава:

– Доктора!

Новый топот в тумане – выскочил человек в длинном полотняном сюртуке, с саквояжем в руках: доктор, которого вчера большими деньгами заставили присутствовать при дуэли.

– Сударь, – обратился он к Софоклову, – там ваш конь бесится, мне его не удержать. Я его к дереву привязал, но он и дерево сломает. Ах ты, свят-свят! – Это он увидел лежащую Ирену.

Склонился над ней…

– Нужно сделать перевязку немедленно! – заявил через минуту. – Мужчин прошу удалиться. Я позову, чтобы перенести ее потом в экипаж.

– Я не уйду, я брат! – мрачно заявил Станислав.

– Что-то много братьев, – пробормотал доктор, глядя то на него, то на Софоклова. – Ладно, пусть брат останется, остальные – уходите.

Секундант Софоклова исчез первый. Глядя, как его спина растворяется в тумане, Берсенев отчего-то подумал, что никогда его больше не увидит. Может, и Софоклов сейчас сбежит?

Хотя ему-то чего бежать? Не он ведь убийца…

А и в самом деле, прав доктор. Что-то много оскорбленных братьев нынче собралось…

– Разъясните, сударь, что произошло? – устало проговорил Берсенев.

– Да что? – конфузливо отвел глаза Софоклов. – Пусть уж она вам потом сама все разъясняет. А сейчас… Не пройдете ли к Байярду, а? Еще Арина с ним могла сладить, он ее слушался, а меня – ни в какую. Может, вас послушается?

– Байярд? – Берсенев споткнулся. – Так это вы его украли? Кто вы такой?

Софоклов тоскливо посмотрел на него и вдруг с силой рванул себя одной рукой за брови, другой – за усы. Берсенев только моргнул растерянно, глядя на черные охвостья, оказавшиеся в его ладонях. Лицо покрылось красными пятнами и сморщилось от боли, слезы проступили в ярких карих глазах – и Берсенев покачал головой:

– Емеля?! Да как же я тебя не узнал?!

– Не ждали увидать, вот и не узнали, ваше сиятельство, барин, Николай Константинович.

– Конечно, не ждал! – фыркнул Берсенев. – Ведь ты в бега подался. Ты – и Арина, Ирена то есть… А теперь тут комедию какую-то страшную разыгрываете. Убить меня задумали?!

– Ох, барин! – заломил руки Емеля, падая на колени. – Не велите казнить… мы с Аринкой в бега не от хорошей жизни ударились. После того, как вы нас Макридиной продали…

– Я вас продал Макридиной?

Берсенев покачал головой. Показалось, он ослышался.

– Это ложь!

– Ну как же ложь, – осторожно возразил Емеля. – Как же ложь, коли сама Арина видела купчую, вами подписанную.

– Да не подписывал я никакой купчей! Она не могла видеть мою подпись.

Емеля задумчиво свел брови:

– Кажись, верно. Про вашу подпись она ничего не говорила. Но Адольф Иваныч сказал ей, что купчую подписал тот, кто, мол, в жизни и смерти твоей властен.

– Ну так он, наверное, и подписал! – вскричал Берсенев. – Ведь на ту пору я еще в права наследства на Лаврентьево не вступил. У Адольфа Иваныча была доверенность на совершение всех сделок по имению. Значит, он и был властен в жизни и смерти моих крепостных.

– Она никогда не была вашей крепостной. Она была женой Игнатия, а коли он был свободен, значит, и она была свободна.

Берсенев нахмурился:

– Допускаю, что она была повенчана с Игнатием, но женой его она не была.

Емеля растерянно хлопнул глазами, но Берсенев знал, что говорил. Знал доподлинно!

– Это вы к тому, барин, что свидетельства об их венчании так и не нашли? – робко проговорил Емеля. – Да, пропало… Я нарочно к Степаниде ездил – но и у нее того свидетельства не оказалось. Пропала бумага! А ведь по ней…

Он испуганно захлопнул рот.

– По ней Лаврентьево должно принадлежать Ирене, – кивнул Берсенев. – Да что в той бумаге! Я ей и Лаврентьево, и Берсенево отдам, только бы она была жива! Проклятый немец, проклятый Адольф! Шекспирову Яго и не снилось такое коварство! Не иначе кара небесная настигла его в той конюшне, где он нашел свой конец, иначе я разорвал бы его на части своими руками.

Емеле было что уточнить относительно этой небесной кары, однако он счел за благо промолчать и не перебивать барина.

– Напоследок он оставил мне письмо – прощальное письмо, полное самых гнусных издевок. Вернее, это письмо нашли на его мертвом теле. Очевидно, Адольф Иваныч намеревался его с дороги отправить. Письмо несколько размокло, и чернила расплылись, однако разобрать написанное было вполне возможно. Он писал, что наконец-то получил возможность свести счеты с глупцом-русским, на которого принужден был работать, что он презирает русскую доверчивость и глупую готовность открывать свою душу всякому встречному-поперечному. Он давно задумал обобрать меня, он нарочно довел до смерти Игнатия, а уж появление Арины, то есть Ирены, стало для него истинным подарком судьбы. Он сразу понял, что я потерял от нее голову, потому и дал ей роль, потому и предоставил относительную свободу, надеясь, что между нами случится… – Берсенев запнулся. – Он угадал! Я полюбил Арину, а когда после спектакля она исчезла вместе с тобой, окончательно лишился рассудка. Макридина была в сговоре с Адольфом Иванычем, она молчала… теперь мне это понятно. Ваше исчезновение и мое горе дали немцу возможность беспрепятственно завладеть деньгами и бежать с ними. Они пропали, а может быть, он их где-то припрятал, надеясь вернуться за ними позже.

Емеля хотел кое-что прояснить относительно судьбы этих денег, но вспомнил старинную пословицу о том, что молчание – золото, и прикусил язык. «Вот так так! – подумал он. – Кабы мы обшарили тогда карманы гнусного Адольфа, все совсем иначе вышло бы! Но даже в голову не взошло. А не то и в бега не пришлось бы ударяться, и дуэлей бы этих глупых не было, и Аринка, значит, не лежала бы, кровью истекая…»

На глаза его навернулись слезы.

– Барин, – пробормотал Емеля глухо. – Простите, ради Христа, но ведь Адольф проклятущий и нас вокруг пальца обвел, как и вас. Не гневайтесь, окажите ваше милосердие!

– Да не гневаюсь я, с чего ты взял! – пожал плечами Берсенев. – Ты вот давеча сказал, будто за честь сестры вступался. Значит, Ирена тебе как сестра? А я уж подумал было…

– Ни-ни, барин! – твердо сказал Емеля и даже пальцем поводил перед носом для усиления впечатления. – Ни-ни! Сердце мое навеки отдано другой. Я все это время только и мечтал воротиться да жениться на ней. И коли вы простите меня, то отдайте за меня Матрешу!

– Голову бы тебе оторвать, – буркнул Берсенев. – На кол бы тебя посадить, как в старину саживали! Четвертовать бы тебя! Колесовать! А, ладно, бери свою Матрешу! – махнул он рукой, и Емеля, уже несколько раз простившийся было с жизнью, осмелился наконец перевести дух. – Да что ж они так долго там! – жалобно вскричал вдруг Берсенев. – Если она умрет… – И он так покосился на Емелю, что тот лишь понурился, поняв: не видать ему ни Матреши, ни жизни, если…

– Господа! – Из тумана появился доктор. – Где мой экипаж? Я закончил перевязку, даму нужно отвезти в покойное место.

Появился Станислав Белыш, и Берсенев невольно простер к нему руки, увидев, что тот несет Ирену. Голова ее лежала на его плече, и Берсенев вдруг остро захотел убить этого молодого человека. С трудом удалось вернуть себе подобие спокойствия, вспомнив, что это брат Ирены.

– Я хочу увезти ее в город, в хорошую гостиницу, – сказал Белыш, тяжело дыша. – Как думаете, доктор, выдержит она поездку?

– Да вы что?! – Доктор воздел руки. – Это же день пути. Самое большее версты три можно позволить. Хотя молодой организм, конечно… и рана навылет… и крови она немного потеряла…

– Белыш, послушайте, – рванулся вперед Берсенев. – Мое имение, Лаврентьево, в двух верстах отсюда. Там великолепный дом, уход за вашею сестрою будет отменный. Доктор поедет с нами.

– Да как же?! – заикнулся было тот, однако Емеля с такой силой дернул его сзади за пыльник, что доктор от неожиданности умолк.

– Какое может быть Лаврентьево? – неприязненным тоном пробормотал Станислав Белыш. – Как я могу везти в ваш дом Ирену, если я намерен в ближайшее время стреляться с вами, сударь?!

– Господи Боже! – ахнул Емеля. – Еще того не легче! Да за что же?!

– За то же, за что собирались стреляться вы, милостивый государь, – сухо ответил Белыш. – За честь сестры!

И тут он заметил превращения, происшедшие с лицом его собеседника… Глаза его стали по-детски круглыми:

– Господин Софоклов! Что с вами?! Что с вашим лицом?!

– Вы видите перед собой истинное лицо господина Софоклова, – объяснил Берсенев. – Но сейчас не о нем речь. Вы намерены стреляться со мной? У вас для этого есть все основания. Однако не соблаговолите ли прежде выслушать мои объяснения? В любом случае сейчас следует думать не об удовлетворении чьей-то