плошки. Да, этот мужик с графиней не больно церемонился! Однако сейчас Ирена спрятала графское достоинство подальше и смиренно съела все, что осталось. Для Емели она ничем не лучше его самого! Такой же мыльный пузырь, как его молочный брат Игнатий! Ирена позволила себе потешиться мыслью, как она уговорит отца выкупить, непременно выкупить Емелю, а потом ему зададут хорошенькую порку – так, для острастки, чтоб вспомнил про этот почти дочиста съеденный мед! Сия упоительная картина, впрочем, недолго тешила ее воображение, потому что воспоминание о другом человеке, которого тоже предстоит выкупа?ть, обрушилось на нее с новой силой.

Где же Игнатий?! Ну куда он пропал, где его искать?

Часы в кабинете пробили пять. Господи, так рано, а до чего же светло! Дом еще спит, но где-то вдали слышны голоса. Надо бежать скорее, пока никто не проснулся, пока еще есть надежда улизнуть незаметно!

– Как ты думаешь, Софокл, куда подевался Игнатий? – спросила она Емелю. – Может быть, он отправился к этой, как ее, Степаниде?

– А леший его знает, – буркнул тот. – Вряд ли. К Степаниде, к этой старой ведьме, он в последнюю очередь пойдет. Они всегда друг дружку ненавидели, никак не могли графа между собой поделить. Однако нашел время шляться! Тут надо ноги в руки – и бегом, а он… – Емеля сердито присвистнул, а Ирена изумленно уставилась на него. Их страж советует бежать?! – Я тебе вот что скажу, – решительно заявил Емеля, – не знаю, кто ты есть, но, вижу, Игнаша крепко тебе голову заморочил. Это он умеет! С ним как раз в беду угодишь. Ты лучше беги отсюда, пока цела. Я тебя научу: бежать надо не по той аллее, где мы вчера ехали, а с задов усадьбы, сперва через рощу, а потом по Чертову мосту. Ничего, ты крепкая, переберешься, – успокоил он, окинув Ирену оценивающим взглядом, от которого она едва не завопила возмущенно: слово «крепкая» почему-то показалось ей невероятно обидным.

«Крепкая»! Девушка должна быть нежная, слабая, а если крепкая – это уже… Сказал бы еще – «здоровая»!

– От Чертова моста до большой дороги рукой подать, а там кареты одна за другой. Свет не без добрых людей, – продолжал Емеля. – Главное, время не терять. Адольф небось вчера напился и пока спит…

Он не договорил – вздрогнул, оборотился к окну, под которым кто-то тяжело пробежал, выкрикивая, словно эхо:

– Знатно напился… пился!

Емеля нахмурился, покачал головой:

– Вот уж правда что. Так слушай дальше. Я тебе больше ничем помочь не смогу. Девка ты хорошая и храбрая, однако я не хочу, чтобы с меня Адольф с живого шкуру содрал и сушить повесил. А он может. Помнишь старуху, которая вчера нам чуть дорогу не перешла? В дугу согнутая? Год назад – еще барин старый жив был – она пришла Адольфа просить, чтоб ее от страды на время освободили: спина, мол, болит.

«Ах, спина болит? – сказал Адольф. – Ну так я тебя полечу!» А дело было в плотницкой – схватил он прави?ло и давай бабулю по спине охаживать. Унесли ее едва живую, Адольф кость ей переломил, так что она теперь, видишь, только согнувшись и может ходить. Барин велел тогда из жалости ее в дом взять – мусор с полу подбирать, она, мол, ближе глазами к земле, значит, видит лучше. А как граф помер, с тех пор она остерегается на глаза людям попадаться: не ровен час, донесет кто-нибудь Адольфу, что она здесь пригрелась, так этот злодей либо до смерти прибьет, либо снова на пожню пошлет, а это – та же смерть.

В эту минуту еще несколько человек протопали под окном, на разные голоса неразборчиво выкрикивая что-то: не то «свалился», не то «сварился», не то все же «напился».

Емеля нахмурился:

– Что за притча? Кто куда свалился? Иван! Ванька! Да что приключилось-то?

Он всунулся в окно, кто-то издалека отозвался ему неразборчивым:

– …ился! – и пробежал дальше, а Емеля так и повис на подоконнике.

«Может, ему дурно?» – испугалась Ирена, подскочила к нему, вцепилась в плечи, потащила что было сил.

Емеля вяло, бесчувственно выпрямился, но тут же снова поник, опираясь на подоконник. Лицо мелово побледнело, руки ходили ходуном. Но вот он поднял голову и устремил на Ирену взгляд, полный страдания и такого ужаса, какого ей еще ни разу не приходилось видеть в человеческих глазах. Ну разве что вчера, когда Игнатий впервые услышал, что он – не человек, а вещь, которую можно купить, продать, сломать… Вещь!

Глядя в эти глаза, Ирена сама перепугалась до смерти.

– Что? – едва шевеля губами, прошелестела она. – Что случилось?

Какое-то время Емеля незряче, потрясенно смотрел на нее, потом с видимым усилием попытался овладеть собой. Сначала он не мог справиться с голосом, наконец хрипло выдавил:

– Уходи отсюда… как сказал, через Чертов мост… уходи немедленно!

И, суматошно взмахнув руками, выбежал в дверь.

Ирена только мгновение постояла, растерянно озираясь, а потом, не выдержав внезапно обрушившегося на нее одиночества, и неизвестности, и еще чего-то ужасного, что клубилось и кричало на разные голоса в саду под окнами, со всех ног кинулась следом.

Сейчас, когда она спешила, анфилады комнат показались ей запутаннее, коридоры длиннее, залы – просторнее, лестницы – длиннее и круче. Но вот наконец Ирена выбежала на знакомую лужайку и ринулась туда, где толпилось множество народу: к пруду, красиво, подковой огибавшему берег с маленькой, затейливо сложенной из камня пристанью. Тропа была какая-то особенно скользкая, Ирена несколько раз чуть не упала, однако все же спустилась на берег.

Люди стояли, тихо переговариваясь, вокруг некоего темного, длинного предмета, лежавшего у самой воды, и внезапно Ирена с ужасом догадалась, что это человек. Утопленник!

«О Господи! – Она задрожала, устыдившись, что прибежала сюда, как все, из праздного любопытства, а ведь для кого-то случившееся – величайшее горе. – Как же это произошло?!»

– Спьяну, что ли? – раздался голос у нее над ухом, и Ирена, покосившись, увидела существо в полосатом атласном архалуке [10], шелковой алой феске и шитых золотом красных туфлях без задников, почему-то похожих на стручки жгучего перца. Приглядевшись, Ирена обнаружила, что в это восточное великолепие, рассыпающее под солнцем тысячи разноцветных зайчиков по кустам и траве, был облачен не кто иной, как Адольф Иваныч. Со вчерашнего вечера он разительно изменился. Очевидно, со страшного, неумеренного перепою весь он за ночь обрюзг, разбух, распух. Необыкновенно преобразился нос, превратившись в темно-багровое и как бы отлакированное страшилище. Понятно, почему его первая мысль о причине смерти неизвестного была – спьяну, мол!

– Никак нет, Адольф Иваныч, – негромко проговорил стоявший тут же Булыга. – Вот… прежде застрелился для верности, а уж потом свалился в пруд. На берегу валялось, извольте видеть!

И он подал управляющему что-то длинное, тускло блеснувшее металлом и светло – ярко-перламутровой инкрустацией на ручке.

– Старье эдакое! – брезгливо проронил Адольф Иваныч, зачем-то нюхая дуло и кисло морщась. – Очевидно, взял в кабинете графа…

Ирена всплеснула руками, ринулась вперед и оказалась рядом с лежащим. Почему-то при ее приближении все расступились, и она смогла увидеть женщину – простоволосую, с очень черными, без признаков седины волосами. Это была Степанида – Ирена ее сразу узнала. Степанида сняла свой белый платок, чтобы прикрыть им лицо мертвого, голова которого лежала у нее на коленях.

– А, явилась, – тихо, безжизненно проговорила она, уставив на Ирену свои огромные, сплошь залитые чернотой глаза. – Ну, полюбуйся, иди сюда.

И она принялась снова снимать платок, хотя Ирене уже не надо было видеть это лицо, чтобы понять наконец, что же именно кричали люди, бегущие под окном.

Они кричали: «Игнатий утопился!»