по общине, Фелл был высок, совершенно сед, прям, с твердой и сильной линией губ и подбородка, сейчас на нем была праздничная белая, вышитая скета и серебристая накидка на плечах. О Дозорной Службе он почти ничего не знал, был просто ско, и когда-то — учителем Данга. Фелл все еще летал в качестве ско, хотя возраст был уже предельным, критическим, за шестьдесят, в этом возрасте обычно переходят если не на пенсию, то на спокойную работу вроде пилота-рейсовика.

Пожилой ско протянул руку, возникла маленькая заминка, Ильгет, держа ребенка, раскрыла пальцы навстречу своему новоявленному куму, тот осторожно пожал ее ладонь.

— Вот он какой, — Фелл заглянул в лицо Анри, — похож на моего второго внука, между прочим...

— На сына Лейз? — поинтересовалась Лири.

— Да. Ильгет, ну дайте мне его тоже подержать!

Ребенок, вроде бы, ничего не имел против перехода на другие руки. Ильгет посмотрела на Лири, та ответила ей сияющим взглядом. Ильгет подумала вдруг, что в выражении лица подруги появилась какая-то наполненность, завершенность, как будто Лири стала именно тем, чем должна была стать. И вдруг ей захотелось поделиться своей радостью, хоть это, может быть, было не совсем уместно сейчас.

— Лири... ты знаешь, я думаю, ведь мой муж теперь здесь, я попробую полечиться... может, у меня тоже будет ребенок!

— О, это было бы так здорово, Иль! Это такое счастье... Я уверена, что у тебя получится, мы же на Квирине, да хоть в искусственной матке можно вырастить из своих клеток... Было бы желание.

— Тоже верно, — Ильгет поразилась тому, что до сих пор эта мысль не приходила ей в голову. И вдруг она замерла.

Неподалеку от нее, разговаривая со своей матерью, стоял Арнис.

Она не видела его со дня прибытия на Квирин. Он еще на корабле начал ходить, в больницу его не положили. Ильгет позвонила ему, чтобы узнать о состоянии здоровья, но он отвечал как-то коротко, сухо, хоть и доброжелательно, по крайней мере, ей так показалось. У него все хорошо, все, кроме шрамов, конечно, зажило, переломы срослись (это у Ильгет они долго срастались, а так, с помощью ускорителей регенерации — никаких проблем). В общем, все прекрасно, спасибо, что позвонила, а у тебя, надеюсь, тоже все хорошо... Больше Ильгет звонить не стала. И не думала о нем, вообще просто выбросила его из головы, ей сейчас не до него, так же как и не до остальных, вообще не до друзей... Только вот почему такое ощущение, будто стальным стержнем пронзило грудь — и не шевельнуться?

Арнис стоял к ней вполоборота, и она хорошо видела полукруглый шрам на виске, уже побелевший, но еще безобразно большой, просвечивающий сквозь едва отросшие короткие светлые волосы. Лицо его, казалось, похудело еще больше, заострилось, кожа на скулах будто потемнела и натянулась. Белла что-то говорила ему... она заметила Ильгет и, улыбаясь, помахала ей. Арнис что-то сказал. Белла подошла к Ильгет большими шагами, Арнис, чуть улыбаясь, последовал за ней.

— Здравствуй, Иль, — Белла обняла ее за плечи, слегка прижала, повернулась к остальным, — здравствуйте... Ну что, вот это и есть герой дня? — малыш моментально перекочевал на широкие надежные руки Беллы, и дальше раздавалось уже непрекращающееся мощное сюсюканье, перемежаемое короткими вопросами родителям и Феллу. Ильгет стояла, опустив глаза в землю. Так получилось, что она и Арнис остались наедине. В толпе людей — но как будто вдвоем. Наверное, потому, что оба они молчали. Ильгет вскинула взгляд, увидела лицо Арниса, вздрогнула, как от удара током. Невольно возник позыв к движению — приласкать, коснуться его щеки рукой, слишком уж бледным, болезненным, в шрамах, с резко выделившимися большими серыми глазами было его лицо. Ильгет сдержала порыв. Сказала просто.

— Айре...

— Айре, — глухо откликнулся он. Просто и спокойно улыбнулся, — ну как ты, Иль?

— Хорошо, — выдавила она. Да что я в самом деле? Почему такая щемящая жалость к нему, ничего с ним не случилось, все ведь теперь хорошо... а лицо нездоровое, так чего ждать, ведь месяца не прошло с той страшной ночи. Вот и Данг до сих пор не справился с последствиями ранения, а Иволга всего две недели, как из больницы, ковыляет у себя в поместье. Что же здесь удивительного?

— Как муж? — спросил он так же спокойно, — прилично себя ведет?

— Да, нормально, — Ильгет замолчала. Что ему рассказывать? При мысли о муже тоскливо заныло сердце, все было не так, совсем не так, но не говорить же об этом. И потом — что он знает о Пите, что там все-таки было... но Ильгет снова ничего не спросила об этом.

— Ну а как у тебя здоровье?

— Боже мой, Иль, все это такие пустяки... Несколько переломов, поверхностная рана.

— Осложненная...

— Ну что ты, это же мелочи. Такое бывает на каждом шагу. Это все только выглядело страшно... Так что ты не беспокойся об этом. Я уже забыл, честное слово.

Он помолчал.

— Зато я теперь знаю, что ты пережила тогда... не до конца, конечно, но я хоть немного на себе попробовал.

— Ох уж... — пробормотала Ильгет, — сомнительна ценность такого опыта.

— Я в каком-то смысле даже рад... — Арнис замолчал.

— Ты ходишь к Санте? Ты ведь после психоблокировки.

— Конечно, хожу.

Они снова замолчали. Переливы колокола, зовущие в церковь, прервали затянувшуюся паузу.

Родители вошли первыми, Данг нес ребенка на руках. За ними следовали Ильгет и Фелл. Женщины в белых длинных платьях простого покроя и кружевных альвах, мужчины — в светло-серых накидках, белых скетах. Отец Маркус в полном облачении, несколько министрантов уже ждали у крестильной Чаши. Остальные молча расходились по местам, ожидая начала праздника.

Откуда-то, казалось, из самих стен храма, зазвучала пронизывающая глубокая музыка. Два голоса, мужской баритон и высокое женское сопрано, подхватили мелодию, они пели на эдолийском языке древний гимн, и никто не подпевал им, все замерли, стоя. Ильгет стояла у Чаши, чуть позади Данга и Лири с младенцем, и вслед за музыкой, а позже — за словами священника, за общей молитвой, настроение ее сердца изменялось.

Ильгет видела в глубине храма Арниса, и ничто не шевелилось в ее душе, никакого содрогания, никакой щемящей и сладкой боли. О чем она думала только что, что подсказывало неверное зыбкое сердце? Арнис — просто друг, такой же вот, как Данг и Лири... почему они выбрали Ильгет крестной? Так трудно понять, ведь она гораздо слабее других, хуже, разве ей сравниться с квиринцами? Но раз так надо, подумала Ильгет, раз они попросили, не могу же я отказаться. Я сделаю все возможное, все, что смогу. Они встречались и разговаривали уже все вместе, родители, крестные, отец Маркус, говорили о будущем пути Анри, о том, кто и как будет его готовить к Первому Причастию, о чем нужно особенно помолиться, вообще — о нем, и о Данге с Лири. Я не могу отказаться, подумала Ильгет, и теперь эта нить связывает меня с Дангом и Лири, это как родственная связь, ведь не откажешься от своей матери и своих родственников, так же и тут, этот малыш — мой крестник, и я должна буду о нем молиться, и ему помогать, и так будет всегда. Если Данг и Лири погибнут, а это в наших условиях вполне вероятно, я (потому что Фелл уже немолод, и жена его умерла) буду первой, кто возьмет малыша в семью, так принято. Сердце натянулось и зазвенело как струна. И когда священник произнес обычную формулу (которую за ребенка произносят родители и крестные): Отрекаетесь ли вы от сатаны и дел его? — Ильгет выговорила легко и радостно: отрекаюсь! И потом повторяла Символ Веры, даже не задумываясь, слова сами вылетали, и так это было хорошо и правильно, и радостно, и в этот момент уже не было у Ильгет ни малейшего сомнения в этом «отрекаюсь», она и сейчас знала, что за этим стоит, и что произнести это слово — все равно, что формулу психоблокировки, зная, что предстоит ужас, но все равно собираясь бороться до конца. Но сейчас это ее не волновало, и она с радостью произносила все, что было нужно. И когда понадобилось, перекрестила младенца. И с возрастающим радостным волнением наблюдала, как священник поливает маленькую головку святой водой, произнося привычные слова крещения.