— Залезла пальцем. Одну или две ложки? Джо Бен встает.
— О'кей, ребятки, пошли. Все наверх.
— Три. — Никогда ни до, ни после я не пил кофе с сахаром.
— Три? Такой сладкоежка? — Она размешивает мне сахар. — Попробуй сначала так. Сахар очень сладкий.
Мирный, ручной Хэнк потягивает свой кофе с закрытыми глазами. Дети угрюмой толпой направляются к лестнице. Генри зевает. «Да, сэр… погиб насмерть». На последней ступеньке Пискля останавливается и медленно поворачивается, уперев руки в боки: «Ладно же, дядя Генри. Ты еще узнаешь» — и удаляется, оставив ощущение чего-то ужасного, известного лишь ей и старику, который с деланным страхом выпучивает глаза.
Вив берет на руки Джонни и, дуя ему в затылок, несет наверх.
Джо берет близнецов за пухленькие ручки и не спеша, шажок за шажком, поднимается с ними по лестнице.
Джэн прижимает к себе малыша.
А меня распирает нежность, любовь и ревность.
— Доброй ночи.
— Доброй ночи.
— Ночи-ночи.
«Спокойной ночи», — произносит внутри тоненький голосок в ожидании, когда и его поведут наверх укладывать. Смущение и ревность. Стыдно признаться. Но, глядя вслед этому исчезающему на лестнице каравану, я не могу победить в себе приступ зависти.
— Приступ? — насмешливо вопрошает луна, заглядывая в грязные рамы. — Больше похоже на сокрушительный удар.
— Они живут жизнью, которой должен был жить я.
— Как тебе не стыдно! Это же дети.
— Воры! Они похитили у меня дом, родительскую привязанность. Бегают по не хоженным мною тропинкам, лазают по моим яблоням.
— Еще недавно ты обвинял во всем старших, — напоминает мне луна, — а теперь — детей…
— Воришки… — стараюсь я не замечать ее, — маленькие пухлые воришки, растущие в моем потерянном детстве.
— А откуда ты знаешь, что оно потеряно? — шепчет луна. — Ты ведь даже не пытался его искать.
Я резко выпрямляюсь, пораженный такой возможностью.
— Давай попробуй, — подначивает она меня. — Дай им знать, что ты все еще нуждаешься в нем. Покажи им.
Дети ушли, старик клевал носом, а я изучающе осматривал комнату в поисках знака. Под полом возились собаки. Ну что ж, я справился со сметаной и справился с лодкой… почему бы не продолжить? Я тяжело сглотнул, закрыл глаза и спросил: используют ли они еще гончих на охоте, ну в смысле ходят ли они на охоту, как прежде?
— Время от времени, — ответил Хэнк. — А что?
— Я бы хотел как-нибудь сходить. С вами… всеми… если ты не против.
Сказано. Хэнк медленно кивает, жуя все еще горячее яблоко:
— Хорошо.
За этим следует такое же молчание, как и за моим предложением съездить за Генри, — только оно насыщеннее и длится дольше, так как в детстве моя неприязнь к охоте была одной из самых громко выражавшихся неприязней, — и, к собственному неудовольствию, я опять реагирую на это молчание неловкой попыткой философствования.
— Просто надо же познакомиться со всем, — передергиваю я плечами, со скучающим видом рассматривая обложку «Нэшенл Джеогрэфик». — …Кстати, я обратил внимание, что идет «Лето и дым», так что…
— Где? Где? — Генри вскакивает, как пожарная лошадь на колокол, хватает костыль и начинает принюхиваться. Вив поспешно поднимается и, взяв его за руку, усаживает назад.
— Это такой фильм, Генри, — произносит она голосом, способным умиротворить Везувий. — Просто кино.
— А что я сказал? А? А? — Он подхватывает нить разговора, словно тот и не обрывался. — О старом времени. Да, старые денечки, когда мы мазали жиром скаты, ездили на волах, и весь этот шум-тарарам. А? Старые лесорубы с усами и в шляпах, с хлыстами через плечо, — видали, наверно, на картинках, а? Чертовски романтично. Да, в журнале «Пионер» там неслабые картинки, но я вам скажу, и можете не сомневаться: ничего похожего! Такие бревнышки не катали. Нет. Нет, сэр! Они были такими же парнями, как я, Бен и Аарон, ребятами не только мужественными, но и башковитыми, они знали, как управляться с машинами. Бег свидетель, так оно и было! Постойте-ка… гм, ну, например, дороги. У нас не было дорог, всяких там печеных яблок и прочего, но я как сказал? «Есть дороги, нет этих поганых дорог, — сказал я, — а я возьму эту лебедку и доставлю ее в любое место». Не фиг делать — надо только трос закрепить к пню. Добираешься, куда тебе надо, и тянешь трос к следующему пню. А лебедка чуть ли не дымится. Вот так-то, сэр, — дымится, — вот это я понимаю. А скотина? Ей каждый день нужен был чуть ли не стог сена. А знаете, чем я своих кормил? Щепками, опилками и дубовыми листьями, ну и еще что под руками было. А теперь — бензин! Дизели! Со скотиной болота не победишь. Что можно нарубить перочинным ножиком? Нужны машины.
Глаза его снова заблестели. Он подскакивал в кресле, словно стараясь что-то схватить своей длинной костлявой рукой. Он поднимает свое тело — разваливающийся конгломерат суставов и конечностей, который, кажется, распадется при малейшем дуновении.
— Грузовики! Тракторы! Краны! Вот вещь! Не слушайте вы этих дятлов, которые только и знают что хвалить старое доброе времечко. Могу вам сказать, не было ничего хорошего в этом старом добром времечке, разве что индейцы жили свободно. Вот и все. А что касается леса, так надо было гнуть спину от зари и до зари, до кровавых мозолей, и, может, за день тебе удавалось повалить дерева три. Три штуки! А теперь любой сопливый пацан свалит их за полчаса. Нет уж, сэр! Эти ваши старые денечки — дерьмо! Что в них было хорошего? А Ивенрайт со своей болтовней об автоматизации… он это специально говорит, чтобы вы не работали. Я-то знаю. Я уже видел. Со мной это уже было. Так будет всегда. Но вам нужны машины, и вы им покажете, в хвост их и в гриву!
Он резко поднялся и, откашливаясь, понесся в противоположный конец комнаты, пытаясь откинуть со лба жесткую прядь, которая лезла в глаза. Рот искривился в гневной и одновременно довольной гримасе, пока его снова не охватила пьяная неистовая ярость.
— Вырвать с корнем! — загромыхал он обратно. — Проще простого! Деревья срубить, кусты сжечь, ягодник сгрести. Черт побери! А если снова растет, выкорчевывай! Не получилось сегодня — делай завтра. Да, да, я говорил Бену. Охо-хо. Труби в трубу. Вырви из нее душу, в бога мать. Вот увидите, я…
Вовремя вскочив, Хэнк поймал его, а Джо перехватил отлетевший костыль. Вив с побледневшим лицом бросилась к Генри:
— Папа, Генри, с тобой все в порядке?
— Он просто перебрал, зайка, — не слишком убедительно сказал Хэнк.
— Генри! Ты себя нормально чувствуешь? Генри медленно поднял голову и повернулся к ней, провалившийся рот начал расползаться в улыбке.
— Все нормально… — Он уставился на Вив своими зелеными глазами. — А почему это вы
— О Господи! — вздохнул Хэнк, оставляя старика и возвращаясь на свое место.
— Папа, — проговорила Вив тоном, в котором соединялись облегчение и досада, — тебе надо пойти лечь.
— Сама ложись! Я спрашиваю, когда пойдем охотиться на енотов?
При помощи сложных маневров Джо Бен подводит его к лестнице.
— Никто не собирается идти на охоту, Генри.
