— То есть я хочу спросить, — добрый доктор продолжает на ощупь продвигаться вперед, чувствуя, что подбирается к обнаженному нерву, — ты собираешься вернуться в колледж? Может, преподавать? Или у тебя есть женщина?

— У меня еще нет конкретных планов, — робко отвечаю я. Они напирают, и я оттягиваю время при помощи классической психиатрической уловки: — А почему вы спрашиваете, доктор?

— Почему? Ну, я просто интересуюсь… всеми своими пациентами. Значит, снова на Восток, а? Так? Что преподавать? Английский? Драматургию?

— Нет, я еще не закончил…

— Значит, снова в школу?

Я пожимаю плечами, все больше ощущая себя второкурсником на приеме у декана.

— Наверное. Как я уже сказал, у меня еще нет планов. Здесь, похоже, дело закончено…

— Да, похоже на то. Значит, обратно в школу? — Они продолжают загонять меня в угол: один — взглядом, другой — вцепившись, как вилами, в плечо. — А какие у тебя сомнения?

— Я еще не знаю как заработать… Подавать на стипендию уже поздно…

— Да что ты! — щелкает пальцами доктор, прерывая меня. — Разве ты не понимаешь, что старик уже все равно что в могиле?

— Аминь, Господи, — кивает Бони.

— Ты ведь понимаешь это, не правда ли?

Пораженный его беспричинно откровенным заявлением, я жду продолжения, чувствуя себя уже не столько второкурсником, сколько подозреваемым. Когда же они собираются вынести обвинение?

— Кто знает, может, по закону твой отец и не будет объявлен усопшим еще неделю, а то и две. Он упрямый — может, и месяц продержится. Но как бы он ни был упрям, Леланд, Генри Стампер — мертвец, можешь не сомневаться.

— Постойте! Вы меня в чем-то обвиняете?

— Обвиняем? — Он даже загорелся при этой мысли. — В чем?

— Что я имел какое-то отношение к этому несчастному случаю…

— Господи, конечно нет, — смеется он. — Ты слышал его, Бони? — Они оба смеются. — Обвиняем в том, что ты… — Я тоже пытаюсь рассмеяться, но смех мой звучит, как кашель Бони. — Я только говорил, сынок… — он подмигивает Бони, — что, если тебе это интересно, ты получаешь пять тысяч долларов после того, как он будет официально объявлен скончавшимся. Пять кусков.

— Верно, верно, — вторит ему Бони. — Я как-то не подумал, верни.

— Правда? Есть завещание?

— Нет, — отвечает Бони. — Страховой полис.

— Просто я знаю, Леланд, потому что помогал Бони… врач должен знать, как говорится… направлял в его агентство потенциальных клиентов…

— Это начал еще папа, — гордо сообщает мне Бони. — В девятьсот десятом. Страхование Жизни и от Несчастных Случаев.

— А лет десять назад Генри Стампер обратился к нам, даже не помышляя о страховке, и я его направил…

Я вытягиваю руку, чувствуя, что у меня начинает кружиться голова.

— Постойте, подождите минуточку. Вы хотите, чтобы я поверил, будто Генри Стампер регулярно оплачивал полис в пользу наследника, которого за двенадцать лет ни разу не видел?

— Абсолютно верно, сынок…

— А за предшествовавшие двенадцать на которого и взглянул-то не более полдюжины раз? Последним напутствием которому было «поднимай свою жопу»? Доктор, есть пределы доверчивости…

— Так зачем же ты вернулся домой? — взвизгивает Бони, слегка встряхивая меня за плечи. — Ты должен получить этот полис. Чтобы вернуться в школу.

Его напористость пробуждает во мне слабые подозрения.

— А что, — я скольжу взглядом по его руке, — для того чтобы вернуться домой, нужны какие-то особые причины?

— А когда увидишь Хэнка, — прерывает меня доктор, — передай ему, что все мы… думаем о нем.

Я отворачиваюсь от старика.

— А почему вы все о нем думаете?

— Господи, разве все мы не старые друзья этой семьи? Знаешь, меня привез сюда мой внук. Он сейчас в приемной. Пока я буду у Генри, он может отвезти тебя на машине. — Работают слаженно, как одна команда. Я уже был не второкурсником и не свадебным генералом, а подозреваемым в лапах двух кафкианских следователей, набивших руку в сокрытии обвинения от своей жертвы. — Ну как? — спрашивает Бони.

Скрипя и пыхтя, доктор поднимается со стула, чтобы ответить за меня.

— Невозможно отказаться от такой услуги, не правда ли? — Он обходит стол, и при приближении этого Джагернаута я чувствую, что попал в ловушку.

— Постойте, подождите, люди, — требую я, пытаясь подняться на ноги.

— Какое вам дело, увижусь я с братом или нет? Чего вы хотите?

Оба искренне недоумевают и изумлены моим вопросом.

— Как врач я просто…

— Знаешь, что… — Рука Бони снова вцепляется в меня. — Когда увидишь Хэнка, передай ему или его жене, что наша автолавка снова будет ездить по этому маршруту. Скажи, что мы с радостью будем выполнять его заказы, раз машине все равно придется делать там крюк. Пусть, как всегда, вывесят на флагштоке, что им надо. Тебя не затруднит сделать мне одолжение?

И, отчаявшись, я перестаю отыскивать причины их настойчивости: я просто больше не могу сопротивляться их давлению. Пусть этим занимается Хэнк, он привык к этому. Я говорю Стоуксу, что все передам Хэнку, и пытаюсь двинуться к двери; его цепкие коготки выпроваживают меня в приемную и там неохотно отцепляются от моего плеча.

— Послушай, Бони, — замечает доктор, — может, послать Хэнку индейку по случаю? Могу поспорить, что за всеми делами они не успели купить. — Он запускает руку под халат в поисках кошелька. — Вот, я плачу за птичку для Хэнка. Ну как?

— Это очень по-христиански, — серьезно соглашается Бони. — Ты не согласен, сынок? Обед в День Благодарения без старой запеченной курочки и не в обед как-то, а?

Я сообщаю им, что полностью разделяю их чувства относительно Дня Благодарения, и снова пытаюсь прорваться к двери, но костлявая рука сжимает мое плечо, и, более того, я вижу, что путь мне преграждает прыщавый Адонис, тот самый, что крал плитку шоколада в баре.

— Это мой внук, — сообщает Бони. — Ларкин. Ларкин, это — Леланд Стампер. Ты отвезешь его к дому Стамперов, пока я навещаю старого Генри.

Внук ухмыляется, хрюкает, пожимает плечами, играет молнией своей куртки, делая вид, что не помнит нашей предыдущей встречи.

— Да, знаете, что я подумал… — Доктор продолжает возиться со своим бумажником. — Могу поспорить, в городе найдется тыла людей, готовых купить Хэнку праздничный обед…

— Мы соберем ему корзину! — восклицает Бони. Я пытаюсь объяснить, что вряд ли Хэнк находится в таких стесненных обстоятельствах, но понимаю, что это не милостыня с их стороны и дело не в том, что он нуждается. — Не забудь клюквенного варенья, сынок, ямса, миндаля в сахаре… а если еще что нужно, позвони мне, слышишь? Мы позаботимся. — Им просто хочется сделать ему подарок.

— Ларкин, отвезешь мистера Стампера и сразу же возвращайся за мной. У нас есть дела…

Но зачем им это надо? — вот в чем вопрос. Зачем и для чего? Эти непомерные подношения совсем не походили на страсть Леса Гиббонса ниспровергнуть героя с пьедестала. Ведь герой уже ниспровергнут. Так к чему же эти благодеяния? И, похоже, такую потребность испытывали не только эти два клоуна, но и большая часть горожан.

— Ты не знаешь, что им надо от моего брата? — спрашиваю я у внучка, следуя за ним через стоянку под проливным дождем. — К чему все эти щедроты? Чего они хотят?