красивые сводки. И конечно уж, они не попадают ни на первые полосы газет, ни в раздел криминальной хроники. Про это писать не принято. Писать про такое — дурной тон. И никому не интересно.

В группе по раскрытию убийств прорвало сортир. Второй раз за месяц дерьмо пошло не вниз, а вверх. Туалет вплотную примыкал к тронному залу, поэтому прорыв моментально был замечен. Слабая туалетная дверь напора не выдерживала, и ее подперли вешалкой. Опоздание аварийной бригады могло привести к фекальному исходу, после чего никакие распахнутые окна положения не спасут. В них уже заглядывали прохожие, морщили носы и шли дальше. В вытрезвителе паники пока не наблюдалось — ведомства разделяла капитальная стена.

Аварийка прибыла как раз вовремя. Бригадир в огромных крагах-перчатках поколдовал над унитазом и мастерски остановил поток.

— Это вам не мирного атома освоение, — обратился он к операм. — Вот здесь черканите. Не снимая краг, он протянул бумажку бланка.

— С вас двадцать тонн. Замена крестовины фановой трубы.

— Не с нас, а с них. — Белкин указал на портрет президента, висящий в кабинете, и расписался на квитанции Оплата по безналу.

— Мне до лампочки. Я не себе в карман положу.

— Гарантийный талон даете?

— Больше не прорвет.

— В прошлый раз то же самое обещали.

— До свиданья.

— Всего доброго. Аварийка укатила.

— Петрович, хорошо, что не вчера прорвало. Перед юрисконсультантом опозорились бы. Пошли в вытрезвитель, тряпки возьмем да ведра. Надо дерьмо убирать… Правильно говорят, что мы уже по уши в этом самом сидим.

— Я хочу купить один доллар.

— Всего?

— У вас есть нижний предел?

— В общем-то, нет. Три девятьсот, пожалуйста. Чек нужен?

— Нет, не надо.

— Следующий.

Казанцев покрутил новенький хрустящий бакс. Еще раз посмотрел на кассиршу. Очень даже ничего. Жаль, ног не видно.

Костик подошел к дверям.

— Простите, вам доллар не нужен? На сдачу дали. Ни то ни се.

— По курсу?

— Можно скинуть.

— Давай.

Казанцев получил родные российские. Пятьсот рублей убытка. Спекуляция валютой — вовсе не такая прибыльная вещь, как почему-то считается.

Костик осмотрел холл. Продавцы мороженого и книг, бумажных цветов и мясных полуфабрикатов. Там, за стеклянными дверьми и раздвижными решетками, универмаг. Холл в принципе — тоже универмаг.

Опер купил мороженое в вафельном стаканчике, просмотрел книги и кассеты с записями.

Хороший выбор и недорого. Потом что-нибудь куплю.

На остановке было грязно. У поребрика собралась огромная лужа. Пассажиры при виде приближающегося автобуса предусмотрительно отхлынули от проезжей части, после чего началась всегдашняя давка. Да, с мороженым Казанцев явно погорячился, очень оно неудачно выскользнуло. Прямо в чей-то капюшон. С капюшонами в нашем транспорте лучше не ездить. Ладно, не смертельно. Это не химия, это натурпродукт. Молоко да сахар. Отстирается.

Тротуар вдоль дома покрывали лужи. За родной дверью Казанцева поджидал скучающий Петрович.

— Ну что?

— Поменял.

— Она?

— Вроде. Запоминающееся личико. Ты созванивался с разбойниками?

— Да, кое-что есть. Они сейчас поднимут информацию, сопоставят. Вот что я записал, глянь. Надо срочно связаться с людьми. Разбойники за прошлый год посмотрят. Возможно, сюда придут, если все совпадет.

Для постороннего лица слово «разбойники» било бы по ушам. На милицейском диалекте оно означало сотрудников отдела Главка по раскрытию квартирных грабежей и разбоев.

— Опять придется связи выявлять.

— С бабами проще. На разбое были мужики. Значит, один из них — ее хахаль-пахарь. Предки с подругами должны знать.

Знаток женской души Казанцев поморщился:

— С бабами как раз сложнее работать. У них процентов тридцать логики, остальное — эмоции и сопли. Не один раз убеждался. Ирку Мальцеву помнишь? Ну, дура! Если бы мы не вмешались, лежала б сейчас из-за своей любви в розовом гробу на Южном кладбище.

— Я что-то не помню.

— Да Ромашевского подружка! Он все ее имущество, квартиру, машину на себя переписал. По любви. Мол, женюсь, женюсь. Ирка — ах, ах, любимый, дорогой. Ради тебя хоть в Магадан. Она-то не знала, что она у него третья, а две другие, такие же любящие, уже там, в преисподней.

— Все, вспомнил.

— Она, между прочим, до сих пор уверена, что мы, душегубы, посадили невинного человека, до сих пор кроет органы и таскает этому мудаку передачки в «Кресты». Даже расписаться с ним хочет. Любовь, бабена мать. Так что, женская логика — темный лес. И эта, из ларька, еще неизвестно, что за ягодка.

— Справки надо поосторожней наводить.

— Само собой. Я и не собираюсь объявление в газету давать, кто что знает.

— Затягивать тоже нельзя. Конец года. В будущем нам раскрытие не нужно. Проверка, опять-таки. На той неделе обещают.

— До Нового года — больше двух месяцев. Почти целый квартал впереди. Тем более я уже начал. Что касается родителей, то там черная дыра. Я был у матери. Сразу перед универмагом зашел. Крошка только прописана у предков. Год назад случился последний скандал, после чего состоялось торжественное прощание. Иными словами, пошла бы ты, доченька, подальше.

— Что ж так?

— Там сложные отношения. Отца нет, отчим воду мутит, мать — любительница погудеть, не работает. Дочка дочкой, но лишний человек в квартире. Мамаша, разумеется, во всех своих бедах доченьку винит, но и сама хороша. В квартире танцплощадку можно устраивать — просторно, имущества никакого, все пропито.

— А где дочь сейчас, знает?

— Только предполагает. Был у нее какой-то фраерок. Аликом вроде кличут.

— Черный, что ли?

— Нет, говорит, русский.

— Мамаша его видела?

— Один раз. Приходил. Как раз год назад. С отчимом сцепился. До драки. Не знаю, кто там прав, а