курене. К тому времени Колесничук разочаровался в Центральной Раде. Он понял, что все разговоры о 'вильной' Украине, о независимом украинском государстве, отделенном от Советской России, есть не что иное, как пустая болтовня, за которой скрывалось намерение во что бы то ни стало сохранить за помещиками землю, за фабрикантами - заводы и за братьями Пташниковыми - свою фирму, оставив в ней Колесничука маленьким, униженным, нищим и бесправным приказчиком, каким был его отец.
Ненависть к 'господам' была у Колесничука в крови.
Он страстно любил свою 'ридну Украину', но Украину простых, трудящихся людей - рабочих, крестьян, приказчиков, ремесленников, учителей, - а вовсе не помещиков вроде Потоцких или заводчиков вроде Бобринских.
Он быстро понял, что с Центральной Радой ему не по пути. Раечка же сообразила это еще раньше его. Они оба понимали, что свобода и независимость Украины тесно связаны с Советской властью, с большевиками, с Лениным.
В конце концов сражаться 'за владу Рад' или за власть Советов было одно и то же.
Жора Колесничук так же, как и Петя Бачей, устал ловчиться, устал чувствовать себя дезертиром, даром есть народный хлеб.
Когда он случайно встретился с Петей возле Чумки, он уже вполне созрел для Красной гвардии.
Они поняли друг друга с двух слов.
Колесничук с облегчением спорол со своей честной боевой папахи красный шлык, с шинели - узенькие дурацкие погончики, снял кокарду и через два дня, оставив все свои вещи пока что в гайдамацкой казарме, уже был у Пети помощником по стрелковой подготовке.
Скоро Петя стал командиром строящегося бронепоезда, а Колесничук - начальником стрелкового десанта.
Все становилось на свое место.
29 ИЗМЕНА
– Приняли бронепоезд?
– Приняли.
– Как будет называться?
– 'Ленин'.
– Ну вот, а еще кричал, что в жизни больше не будешь воевать! - сказал Гаврик, когда Петя вернулся, вытирая руки куском пакли. - Страшные клятвы давал. А теперь что мы видим? Кожаная куртка. В кармане бриджей кольт. Усы. Тонняга красногвардеец!
Марина с нескрываемым удовольствием смотрела на Петю. Она угадала, что в конце концов он будет с ними. С ее лица не сходила милая улыбка, не лишенная, впрочем, легкой иронии.
Из-под низко надвинутого на брови козырька фуражки на нее смотрели непривычно серьезные глаза Пети, полные решимости.
– Можно подумать, что ты не рад, - сказал Гаврик.
– Чему?
– Победе.
– Победа будет, когда мы разобьем немцев, - сухо, упрямо и както слишком по-офицерски сказал Петя. - И я совершенно не понимаю, почему торжество. Немцы под Псковом. Макензен подошел к гирлу Дуная. Румыны продали нас. По-моему, положение хуже губернаторского. Россия трещит по всем швам. А ты радуешься, что победил каких-то затрушенных гайдамаков! Тоже вояки!
Петя сел на деревянный ящик с веревочными ручками от трехдюймовых снарядов, поставил локти на колени и уперся подбородком в ладони.
– Устал, - сказал он, неподвижно глядя перед собой сонными глазами.
Гаврик положил ему руку на плечо, другой рукой обнял Марину. Сбил фуражку набок. Задумался.
– Нет, - сказал он решительно. - Рабочий класс не допустит. Ты не понимаешь, что такое русский рабочий. Он недооценивает силу рабочего класса, верно, Марина?
– Он просто не понимает, - сказала Марина.
– Чего я не понимаю? - спросил Петя.
– Неизбежности мировой революции.
– Пока наступит мировая революция, немцы нас слопают со всеми потрохами.
– А вот как раз не слопают.
– Почему?
– Подавятся.
– Неизвестно.
– Известно. Немцы разные. Есть немцы - пролетарии и есть немцы - капиталисты, помещики, прусские юнкера. Большинство немцев - пролетарии. Они нас не предадут.
– Кого - нас?
– Русский пролетариат.
– Они-то, может быть, и не предадут, да беда в том, что власть у них находится в руках кайзера и его генералов.
– Не сегодня-завтра кайзеру дадут по шапке, как нашему Николашке.
– Все равно. Останутся генералы, капиталисты, ихние Корниловы и Рябушинские.
– Ну, брат, со своими генералами и капиталистами немецкие рабочие как-нибудь справятся. Дело наглядное. Лиха беда - начало. У нас будут учиться. Теперь покатится. По всему миру. Не остановишь.
– Ты, брат, не слишком заливай, - сумрачно сказал Петя и сплюнул под ноги.
– Ничуть! Знаешь, как мы научились управляться с нашими генералами? Они нас теперь ух как боятся! Чуть что - сдаются. Не веришь? - сказал Гаврик, заметив недоверчивую улыбку Пети, и прищурился одним глазом, словно прицелился. - Марина, показать ему?
– Покажи.
Гаврик вынул из полевой сумки пачку бумажек и, послюнив пальцы, достал одну. Протянул Пете.
– Грамотный?
Петя прочел забрызганную кляксами бумажку с подписью ЗаряЗаряницкого.
– Видал? - сказал Гаврик, похлопывая по генеральской шашке с золотым эфесом и георгиевским темляком, которую взял себе как трофей и повесил через плечо. - Не серчаешь, что пришлось так грубо обойтись с твоим будущим родственником?
О Петином романе, конечно, было известно всем. Да он его и не скрывал. Напротив. Ему было лестно, что слух о его победе над Ирен долетел даже до Ближних Мельниц. Тому же, что она дочка генерала, он не придавал значения. Вернее, он об этом как-то не удосужился серьезно подумать.
Он не ожидал, что дело может обернуться таким образом. В сущности, он не представлял себе, что Заря-Заряницкий может играть какую-то - как теперь выяснилось, довольно крупную - роль в политике, в лагере контрреволюции, в войсках Центральной Рады.
Петя простодушно думал, что генерал служит где-то у гайдамаков, ловчится вроде того, как ловчился Жорка Колесничук.
Однако дело вышло посерьезнее.
Любовь любовью, но ведь генерал Заря-Заряницкий и впрямь его будущий родственник.
'Тесть, свекор, зять, свояк или как это в таких случаях называется', - думал Петя, совсем по- солдатски растирая сапогом окурок, и морщился.
– Что же ты от меня хочешь? - спросил он Гаврика напрямик, хотя и с некоторой напряженностью,
