пришел поезд Красного Креста восемнадцать-бис.

Здесь, в офицерском лазарете, ему прежде всего хорошенько прочистили сильно нагноившуюся рану, сделали хорошую сухую перевязку, затем постригли, побрили, вымыли в горячей ванне прозрачным глицериновым мылом № 4711 знаменитой фирмы Келер, от которого так приятно, немного кисленько, почти по-девичьи пахло чистотой, культурной, глубоко мирной жизнью, и наконец отвезли на носилках с колесиками в палату. Там его положили на упругий пружинный матрац, покрытый свежей, накрахмаленной, скользкой простыней, и едва он почувствовал под отяжелевшей головой холодную, хрустящую наволочку с перламутровыми пуговицами, как тут же заснул мертвым сном, забыв все на свете.

Теперь за окнами так громко звонили колокола, что Пете казалось, будто эти тяжелые, звучные колокола находятся тут же, в комнате, вместе с голубым куполом и золотым крестом колокольни, вместе с густо-синим сентябрьским небом и белыми круглыми облаками.

Вдоль стен стояли три кровати со спящими офицерами.

Посредине находился стол, а на нем в стеклянном кувшине - большой букет осенних астр, тугих, чешуйчатых и круглых, как овощи. Это был букет общий.

Но рядом со своей кроватью, на тумбочке, возле градусника, Петя увидел чашечку с двумя полураспустившимися розами - чайной и пунцовой, - которые явно предназначались ему одному.

Петя улыбнулся.

Он сразу смекнул, от кого этот маленький подарочек.

И он не удивился, когда дверь осторожно отворилась и в палату по натертому паркету бесшумно вошла девушка с половой щеткой в руках, в холщовом халате, завязанном на спине серыми тесемками, и, стараясь не зашуметь, чтобы не разбудить раненых, приблизилась к кровати и посмотрела на Петю, который в тот же миг закрыл глаза и притворился безмятежно спящим.

Немного поколебавшись, Мотя стала одну за другой подымать сборчатые шторы, и Петя сквозь приспущенные ресницы увидел близко за окном то самое, что с такой точностью предсказал ему колокольный звон: купола монастыря, сверкающие на солнце золотые кресты, густо-синее небо с белыми, еще совсем летними облаками.

Значит, он находится возле Александровского парка, на Маразлиевской улице, против Троицкого монастыря, в особняке Ближенского, занятом теперь под офицерский лазарет.

Мотя стояла перед Петей и смотрела на него с веселым, слегка застенчивым любопытством, однако без тени того пугливого обожания, к которому Петя привык с детства.

Они не виделись года три.

За это время Мотя выросла, еще больше похорошела и хотя совсем утратила свою робкую, детскую прелесть, но зато приобрела какую-то другую, новую, пугающую прелесть молодой, красивой женщины.

Все в ней было уже не девичье, а женское: сборчатая юбка под лазаретным халатом, прическа валиком с тремя целлулоидными гребенками под черепаху, высокие ботинки на пуговицах и маленькие руки, хотя и грубые, но прелестной формы и по-женски белые.

Это была и Мотя и не Мотя.

Петя ничуть не был огорчен превращением куколки в бабочку.

Наоборот, в один миг он представил себе, какие радости и удовольствия сулит для него дружба с этой маленькой женщиной, которая всю свою жизнь, с раннего детства, была в него так преданно и наивно влюблена.

Они смотрели друг на друга. Он на нее - радостно, самоуверенно, а она на него - тоже радостно, но с оттенком материнского сочувствия и слишком просто, открыто для влюбленной.

Она смотрела на него, наклонив голову, и перебирала пальцами зубчатые листики роз с такой осторожностью, как будто опасалась нечаянно коснуться самих полураскрытых бутонов.

– Здравствуй, Мотя. Как я рад тебя видеть! - растроганно сказал Петя, беря ее небольшую, крепкую руку с твердой, зазубрившейся кожей на ладони.

Она смутилась и смущенно оглянулась по сторонам. Все-таки Петя был офицер, а она всего лишь простая санитарка.

Но остальные офицеры в палате еще спали, и она, немного поколебавшись, присела на табуретку возле кровати, делая деликатную попытку освободить свои пальцы из Петиной руки.

– Здравствуйте, Петя… Петр Васильевич, - поправилась она, помимо воли краснея.

– Какой же я тебе Петр Васильевич? - сказал Петя, откровенно любуясь ею.

– Вы офицер, а я нянечка.

– Это не имеет значения. Прошли те времена! -' строго заметил Петя.

– Нет, имеет значение.

– Нет, не имеет.

Петя смотрел на нее, играя глазами, которые красноречиво выражали совсем не то, о чем они спорили.

Она ему положительно нравилась, гораздо больше, чем раньше, когда они были детьми.

Теперь в ней все волновало Петино воображение, в особенности ее какая-то чисто женская законченность.

Сколько ей может быть лет? Петя прикинул в уме: семнадцать, восемнадцать?

– Ну, хорошо, - сказал он наконец, - раз так, то я тебя тоже буду называть по имени-отчеству: Матрена Терентьевна. Хочешь?

И он засмеялся, сделав открытие, что ее имя-отчество совсем не подходит к ее внешности.

Мотя - другое дело. Мотя - это даже в чем-то нежно. А Матрена Терентьевна вовсе не годилось.

– Нет, моя прелесть, я никогда не буду тебя называть Матрена Терентьевна. Ты для меня всегда маленькая, симпатичная Мотя. Или, может быть, ты забыла, как мы с тобой когда-то дружили, и как собирали подснежники, и как ты меня тогда на хуторке Васютинской, под черешнями, от ревности чуть не поколотила?..

– И даже таки поколотила, - сказала Мотя усмехнувшись.

– Тем более. Ну, так дай я тебя поцелую, - сказал Петя, оглядываясь на спящих офицеров, и воровато потянул Мотю к себе.

Но Мотя отодвинулась и, серьезно глядя на него своими прелестными, чистыми глазами, сказала:

– Не трожьте.

– Почему?

– Я замужем.

– Нет!..

Петя смотрел на нее во все глаза, почти с ужасом.

– Ты шутишь!!

– Ей-богу! Святой истинный крест.

Мотя с улыбкой быстро и мелко перекрестилась.

– Каким образом?!. - воскликнул Петя, все еще не веря ее словам и думая, что она шутит.

Она все еще представлялась ему девочкой-подростком под черешнями, и трудно было поверить, что она уже замужняя женщина. Впрочем, живое воображение тут же нарисовало Пете всю несложную, по его мнению, историю Мотиного замужества. Оно, конечно, было вполне в духе времени: скоропалительный брак хорошенькой лазаретной нянечки с каким-нибудь вольнопером или новоиспеченным прапорщиком.

В общем, для Моти это вполне подходило. Но все же Петя почувствовал легкую досаду.

– Ну, что же. Поздравляю тебя от всей души, - сказал он с легкой снисходительной улыбкой. - Кто же твой, так сказать, супруг, избранник, если это не секрет? Наверное, какой-нибудь местный раненый прапор?

Она смущенно крутила на пухлом безымянном пальце немножко великоватое серебряное обручальное кольцо.

– Я угадал?

Она усмехнулась и сделала какое-то еле уловимое, независимое движение плечами.