руках), — вот этот галстук и затянуло под эскалатор, а его хозяина задушило. На эскалаторе потом выстроилась целая очередь: люди топтались на месте, все время отступая на одну ступеньку, пока у кого-то не хватило смелости просто перешагнуть через мертвого. На свете, оказывается, есть множество ненамеренно жестоких механизмов, которые просто не приспособлены для людей, способных ходить только на руках.
С тех пор, рассказала мне сестра Теобальда, пансион «Грильпарцер», утратив категорию
Некоторое время сестра Теобальда держала его в клетке во дворе, но там его буквально изводили собаки и дети. Кроме того, из квартир, что выходили во двор, ему швыряли в клетку не только испорченную пищу, но и кое-что похуже. Дуна и на медведя-то перестал походить, настолько он стал хитер — например, только притворялся, что спит, а на самом деле вполне успешно подкарауливал и ловил кошек. Дважды его пытались отравить, и он стал вообще бояться еды — уж больно враждебным было его окружение. Выбора у хозяйки не оставалось — только подарить медведя Шёнбруннскому зоопарку, но и тут имелись известные сомнения и трудности. Дуна был уже старый, беззубый и больной, может, даже заразный, а кроме того, долгая жизнь среди людей, которые обращались с ним как с человеком, отнюдь не подготовила его к более спокойной, но совершенно иной жизни в зоопарке.
Вдобавок необходимость спать в клетке во дворе пансиона вызвала у Дуны обострение ревматизма, так что единственное его развлечение — катание на одноколесном велосипеде — стало невозможным. При первой же попытке прокатиться на велосипеде в зоопарке он сразу упал, и кто-то из зрителей засмеялся. А если кто-то смеялся над тем, что делает Дуна, объяснила мне сестра Теобальда, он никогда уже не возвращался к этому трюку. В конце концов его оставили в зоопарке просто из милости; там он и умер — всего через два месяца после того, как его туда поместили. По мнению сестры Теобальда, он «умер от унижения», ведь из-за какой-то сыпи, покрывшей могучую грудь медведя, его пришлось побрить. А выбритый медведь, как уверял ее один сотрудник зоопарка, всегда испытывает смертельное унижение.
В холодном дворе пансиона я увидел пустую медвежью клетку и заглянул внутрь. Птицы не оставили там даже фруктовых зернышек, но в углу все еще громоздилась целая гора окаменелого медвежьего помета — столь же безжизненного и лишенного запаха, как тела тех, кого застигло врасплох извержение вулкана в Помпее. Я не мог не вспомнить о Робо: от медведя все-таки осталось значительно больше.
Сев в машину, я помрачнел еще больше, заметив, что на этот раз ни одного лишнего километра на счетчике не появилось, никто на машине тайком не катался. Здесь не осталось никого, кто мог бы позволить себе подобные вольности.
— Когда мы отъедем подальше от твоего драгоценного пансиона, — сказала мне моя вторая жена, — ты, надеюсь, все-таки объяснишь мне, зачем мы тащились в эту дыру?
— Это долгая история, — честно сознался я.
А думал я о том, как до странности мало и энтузиазма, и горечи испытывает сестра Теобальда к окружающему миру. В рассказанной ею истории сквозили ровная скука и категоричность, которые свойственны обычно рассказчикам, привыкшим к несчастливым концовкам. Казалось, эта женщина никогда не считала свою жизнь и жизнь своих товарищей-циркачей достаточно яркой; можно подумать, что они только и стремились — прилежно и тупо, точно приговоренные к наказанию и желающие исправиться, — непременно получить для своего пансиона пресловутую категорию
7. Всплеск «плотского вожделения»
Иона вышла-таки за него замуж! Сделала то, о чем он просил! Хелен нашла, что для начала это очень хороший рассказ. И старому Тинчу рассказ тоже понравился. «В нем так много б-б-безумия и п-п- печа-ли», — сказал он Гарпу и посоветовал послать рассказ в свой любимый литературный журнал. И лишь через три месяца Гарп наконец получил оттуда следующий ответ:
Сюжет представляется малоинтересным; рассказ не блещет новизной ни по форме, ни по языку. Тем не менее большое спасибо, что прислали его нам для ознакомления.
Озадаченный Гарп показал это послание Тинчу. Тинч тоже призадумался.
— Возможно, их интересуют только н-н-новейшие формы прозы? — сказал он неуверенно.
— Какие же? — спросил Гарп.
Тинч признался, что и сам толком не знает.
— Насколько я понимаю, новые художественные направления прежде всего заинтересованы в необычном языке и ф-ф-форме, — сказал Тинч. — Но я никак не могу понять, в чем тут суть и о чем говорит такая литература. Иногда, по-моему, исключительно о с-с-самой с-с-себе.
— О самой себе? — переспросил Гарп.
— Ну да. Есть такая разновидность литературы… — пояснил Тинч.
Гарп ничего не понял, но для него гораздо важнее было, что рассказ понравился Хелен.
Почти пятнадцать лет спустя, когда Гарп опубликовал свой третий роман, тот же самый редактор из любимого журнала Тинча опубликовал открытое письмо Гарпу. И письмо это, надо сказать, было весьма лестным, содержало массу похвал в адрес автора, а также предложение непременно создать еще «что- нибудь новенькое» для публикации в этом самом журнале, столь любимом Тинчем. Но Т.С.Гарп был злопамятен, как барсук. Он отыскал ту старую записку с отказом, где его рассказ о пансионе «Грильпарцер» назывался «малоинтересным»; она была сплошь в коричневых кофейных пятнах и уже начала рваться на сгибах, столько раз ее свертывали и развертывали, но Гарп все же приложил ее к письму, которое написал редактору столь любимого Тинчем журнала. В письме говорилось:
Ваш журнал представляется мне малоинтересным, и я по-прежнему стараюсь особенно не экспериментировать ни с языком, ни с формой своих произведений. Тем не менее большое спасибо за предложение.
Глупое «эго» Гарпа упорно запоминало все обиды и оскорбления, а также отказы печатать его работы. К счастью, Хелен и сама обладала весьма сильным, даже каким-то свирепым «эго» и весьма высоко себя ценила; иначе она в итоге просто возненавидела бы Гарпа. А так им, можно сказать, повезло: они были счастливы. Многие супружеские пары, прожив вместе много лет, к своему ужасу, вдруг «открывают», что не любят друг друга; некоторым же так и не дано этого понять. Другие женятся по взаимной любви, и подобная «новость» обрушивается на них в самый неподходящий момент жизни. В сущности, Гарп и Хелен едва знали друг друга, но у каждого было достаточно развито чутье, и они, в своем упрямстве и осмотрительности, по-настоящему влюбились друг в друга лишь через некоторое время после того, как поженились.
Возможно, потому, что каждый из них был поглощен строительством собственной карьеры, они не слишком вникали в свои взаимоотношения. Хелен за два года закончила колледж и уже в двадцать три года получила докторскую степень по английской литературе, а в двадцать четыре — место ассистент- профессора в женском колледже. Гарпу потребовалось пять лет, чтобы закончить первый роман, однако книга получилась хорошая, создавшая ему вполне прочную репутацию, что для молодого писателя особенно ценно, хотя особых доходов роман этот ему не принес. В то время деньги для всей семьи зарабатывала Хелен. А пока Хелен училась и Гарп писал свой роман, финансовые вопросы молодой семьи решала Дженни.
Книга Дженни, впервые прочитанная еще в рукописи, произвела на Хелен куда более сильное впечатление, чем на Гарпа, который, в конце концов, всю жизнь жил рядом с Дженни, свыкся с ее
