серьёзное дело – Семирамиде. – Психопатка, – с готовностью подтвердил Царевичевы слова Мишка Самоедов. – То она на жеребце помешалась, то теперь на Язоне.

– А грек сказал буквально следующее, – дополнил Кляев, – не отдаст барана, я ему сделаю секир башка.

Сидевшая далеко не в золотом, а в каком-то задрипанном в смысле роскоши кресле, Ирина Аркадьевна Полесская обиженно поджала губы. Судя по всему, критические замечания в адрес дочери, да ещё со стороны лиц весьма сомнительных, не пришлись ей по вкусу.

– Девочку обманули и подставили самым бессовестным образом.

На лице Костенко, потерявшего по вине заполошной семейки большие материальные ценности, читалось откровенное сомнение. Похоже, он и богине Иштар не слишком доверял и держал её в своём доме скорее как заложницу, чем как партнёра по бизнесу. – Конечно дело не в Наташке, – охотно подтвердил Царевич. – Всё дело в Шараеве, который нанял аргонавтов и обвёл вокруг пальца всех: и тебя, Леонид Петрович, и Ирину Аркадьевну, и меня, и мою супругу Верку, и Кабаниху, и ведьму Милу, Наташку, и даже Валерку Бердова.

Обвинения в адрес Шараева со стороны Царевича были более чем обоснованы, и уж кому как не Костенко это знать. Другое дело, что мафиози не верил Царевичу и не находил нужным этого скрывать. А Полесская и вовсе высказала своё негативное мнение о писателе отрытым текстом.

– Он агент Вероники, Леонид, будь с ним осторожен.

Нельзя сказать, что Ивана огорчила такая характеристика, но в эту минуту он от души пожелал Ирине Аркадьевне мычать в углу худосочной коровой и не путаться под ногами озабоченных серьёзными проблемами людей. Разумеется, вслух он это пожелание высказывать не стал, ибо не в традициях российской интеллигенции столь откровенно хамить богиням. – Я не просто агент, – возразил Царевич. – Я агент поневоле. Фурии грозятся исполнить обещание, данное Веронике, и порвать меня на куски, если я не передам ей во владение Кощеев дворец со всем содержимым и молодильными яблоками в придачу.

– Это ты погорячился, – криво усмехнулся Костенко. – Кощеев замок тебе не по зубам, не говоря уже в молодильных яблоках. Слишком много у тебя конкурентов, Царевич, и здесь и там.

– Кто ж знал, что всё так нелепо обернётся, – развёл руками Иван. – Язык мой – враг мой. Однако Вероника, как женщина относительно разумная, готова удовлетвориться меньшим, а именно: Киндеряевым замком и десятью процентами урожая из Кощеева сада.

– Губа у твоей жёнушки не дура, – зловеще захохотал маг и чародей Киндеряй. – К сожалению или к счастью, она мне уже не жена, и если бы не злобные фурии, я бы вообще отвалил в сторону и не стал бы вмешиваться в дела, столь сомнительные с правовой точки зрения.

– Об этом не может быть и речи, Леонид, – взвизгнула Иштар Полесская. – Мы не можем отдать какой-то стерве десять процентов урожая.

– Ну, положим, – вовремя заметил Кляев, – речь-то пока идёт о шкуре неубитого медведя. Шараев, по слухам, уже сговорился с Кощеем и на их стороне неисчислимые силы как в Берендеевом царстве, так и в Российской Федерации.

Если судить по тому, как налилось кровью лицо Костенко, то Васька попал в самую точку. Тем не менее, горделивый Киндеряй не захотел сразу признать очевидное поражение.

– Может и тебе, пролетарий, подарить замок с десятью вагонами яблок в придачу? – Я бы взял, – охотно отозвался на предложение Киндеряя Васька. – Не век же мне в хрущобе жить. Чай не хуже я вурдалака Сени. Поселюсь в замке, посажу на цепь знакомого дракона Полудурка и буду торговать шампунем. Ни один конкурент не осмелится на меня хвост поднять.

– Полудурок – это мой дракон, – возмутилась Полесская. – Я выходил дракона, когда он умирал на моих руках. – А кто его порвал? – вскинулась Полесская. – Кто провалил всё дело на магическом холме? Да если бы не вы, негодяи, весь мир бы сейчас лежал у наших ног. Из-за вас я вынуждена была отказаться от божественного могущества и вернуться в человеческое обличье.

– Ну не знаю, – развёл руками Васька. – Если вам коровье обличье нравится больше, то тогда конечно.

Ираида Полесская, теперь уже, увы, оказывается, не богиня, обрушила на несчастного Кляева такой град ругательств, что тот даже покраснел, даром что провёл жизнь среди виртуозов матерного искусства. Из повизгиваний Полесской Царевич уяснил, что отказ от божественного статуса был платой Ирины Аркадьевны за возвращение человеческого облика, ибо, как и говорил Мишка Самоедов, повыдохшаяся с годами богиня Иштар могла существовать в Российской Федерации только в качестве никому не нужной и вдобавок ещё и не дойной коровы. А набраться могущества в Берендеевом царстве ей помёшали превратившиеся в белых волков Царевич с Кляевым. В общем, надо признать, что искусствовед была не так уж и не права в своих претензиях к оборотням- дилетантам, помешавшим малокультурными действиями преображению мира.

Слушая Ираиду Полесскую, Царевич пришёл к неутешительному выводу, что имеет дело с кришнаиткой и психопаткой в одном лице. Оказывается, Полесская собиралась ни больше, ни меньше, как создать общемировую религию, ликвидировав за ненадобностью прочие культы, и тем самым соединить все враждующие народы в одну глобальную семью. В принципе, будучи либеральным атеистом, Царевич против глобальной религии не стал бы возражать, но у него были большие сомнения, что сторонники всех прочих религий откажутся от веры своих отцов и дедов ради тощей коровы Ираиды.

– Все религии обещают рай лишь на небе, а я готова сотворить его на земле, – в экстазе вещала Ираида. – Своих ближних адептов я сделаю богами. Мы создадим новый Олимп Бессмертных, а наша паства будет мирно пастись в долинах многомерного мира, где каждый обретёт своё счастье.

– С помощью молодильных яблок? – полюбопытствовал Царевич. – А почему бы нет? – вперила в него глаза Ираида. – Разве Золотой сон – не цель человечества?

– А как же быть с явью? – подрастерялся Кляев. – Сон и будет нашей явью, – гордо ответствовала несостоявшаяся богиня Иштар.

В качестве шизофренического бреда откровения пророчицы Полесской Царевичу, как человеку склонному к парениям в воображаемых мирах, показались приемлемыми. Если судить по лицам Мишки Самоедова и Леонида Петровича Костенко, то им откровения очень нравились, но не в качестве интересного клинического случая, а в качестве новой сказки, которую следует сделать былью. Если бы Полесская в свой вселенский глобализм добавила бы ещё немого марксизма, то возможно пролетарий-интернационалист Кляев тоже бы не устоял. А так Ваське было западло состоять в одной партийно-сектантской организации с капиталистом и художником-индивидуалистом. Впрочем, хитрый Васька протестовать не стал, а даже сделал вид, что впал в задумчивость. А Царевич вслух намекнул Матери всех Богов, что и сам не прочь повысить свой статус оборотня до статуса, скажем, Аполлона Бельведерского и жить на Олимпе в дружном стаде новых бессмертных, тем более что у него перед новой властью есть заслуги, так как молодильные яблоки придумал он. То есть не совсем придумал, ибо яблоки это плод народного творчества, но Царевич был первым, кто додумался выбросить их на рынок.

Заявление Царевича было встречено Ираидой Полесской хоть и с изрядной долей подозрения, но вполне благосклонно. Костенко же Царевичев энтузиазм продолжал считать подозрительным. А сам Иван никак не мог взять в толк, каким образом совмещается в Лене Киндеряе сугубый прагматизм дельца и вора с совершенно идиотской доверчивостью к чужому шизофреническому бреду. Но, пораскинув умом, пришёл к выводу, что так, собственно, и должно быть: прагматизм торговца молодильными яблоками Костенко нуждался в бредовых фантазиях Полесской, как товар нуждается в рекламе. И чем более идиотской будет эта реклама, тем больше шансов продать товар. Ираида права в одном: на явь и правду покупателей больше нет, потребителям нужны сон и занимательная ложь.

– Я предлагаю тебе сделку, Леонид Петрович. За нашу помощь в поимке подлеца Шараева, ты отдашь нам Киндеряев замок и барана Романа.

– Баран-то вам зачем? – нахмурился Костенко. – Золотое руно требуют аргонавты, – пояснил Царевич. – Без их помощи нам трудно будет прижать Шараева в Берендеевом царстве. Да и здесь в России совсем не лишними будут полсотни готовых на всё героев. – Это опасно, Леонид, – опять высунулась Ираида Полесская. – Мы даже не знаем, откуда взялись аргонавты, и какие цели они преследуют. – Как это, откуда взялись? – возмутился Кляев. – Из литературного бреда, которым полны прилавки книжных магазинов.

На этот выпад Васьки Полесская не нашла, что возразить. А Костенко впал в глубокую задумчивость. Шараев, надо полагать, представляется Леониду Петровичу опасным противником, тем более что этот противник знал все слабые места в позиции мафиози, тогда как сам оставался практически неуязвимым для его ударов. В подобных обстоятельствах писатель был для Киндеряя ценной находкой.

– Надо действовать и действовать безотлагательно, – продолжал Царевич. – Если Шараев наладит канал сбыта яблок в больших количествах, то нас с вами не только кинут, но, скорее всего, устранят как конкурентов и лишних свидетелей.

Испугался ли Костенко прозвучавшего из уст Царевича предостережения, сказать трудно, но то, что Полесская заметно побледнела, это Иван мог видеть своими глазами. Видимо, Ирина Аркадьевна никак не предполагала, что у придуманного ею глобалистского мифа может быть и такой неприятный финал, когда богиня Иштар окажется лишней деталью в перестроенном мироздании. – Я подумаю, – сказал Костенко. – Посовещаюсь кое с кем. И сообщу вам своё решение утром.

Царевич не возражал. Суматошные последние дни здорово его утомили, а ночи, проведённые в подвалах и на роскошных ложах Берендеева царства истощили силы. Царевичу захотелось вернуться в родную и с детства привычную хрущобу на продавленный диван и вновь ощутить себя не витязем без страха и упрёка, не волком-оборотнем, а самим собой, Ванькой Царевичем, которого в родном дворе каждая собака знает. Дёрнул же чёрт Ивана в своё время пойти в писатели, хотя родители прочили его по медицинской части. Ставил бы сейчас Царевич людям клизмы и жил бы в своё удовольствие вдали от чудищ, вампиров, кощеев, магов и чародеев.

Выкинув на полпути Мишку Самоедова, странники по сказочным мирам подрулили, наконец, к родной хрущобе.

– Да, – задумчиво сказал Кляев, оглядывая с детства знакомое здание. – Прямо скажу, живём мы с тобой не в хоромах.

– Ты мне другое скажи, – зевнул во всю пасть Царевич, – откуда у тебя в дружках завёлся дракон?

– Полудурок, это тот самый дракон, которого мы покусали на холме. Я его слегка подлечил живой водой, и он у меня стал как новенький.

– А живую воду где взял? – насторожился Царевич. – Выменял на серебро у одной знакомой кикиморы, – нехотя признался Кляев. – Десять пуль пришлось на эту стерву потратить, а дала она мне той воды всего ничего.

– Воду всю израсходовал? – Всю, до капли. Полудурка-то мы с тобой здорово потрепали. Зато я две канистры самогона у Кабанихи прихватил и считай что даром. Самогоночка-то у Егоровны первый сорт.

– «Москвич» твой стоит у подъезда, – кивнул Царевич, которому сейчас было не до самогона.

Брошенный на пустыре фургончик кто-то из соседей опознал и перегнал во двор, спасая тем самым от раскулачивания и шкодливых мальчишеских рук. Обрадованный Васька занялся своей вновь обретённой собственностью, а Царевич устало побрёл на второй этаж в родную квартиру, в надежде провести спокойную ночь. Увы, Ивановым надеждам, похоже, не суждено было сбыться, ибо на лестничной площадке его поджидала женщина, на этот раз одетая, в которой он без труда узнал Ларису Сергеевну, супругу пребывающего ныне в козлином состоянии Синебрюхова.

– Я вас умоляю, Иван Иванович, – заломила руки Лариса Сергеевна. – Только вы можете спасти моего мужа.

Царевичу не оставалось ничего другого, как пригласить женщину в квартиру, дабы не давать пищу для сплетен и пересудов соседям по подъезду, которые, надо полагать, уже обратили внимание на красивую женщину, обивающую в сильном волнении порог писателя-развратника.