Лукреция, беззаконная комета среди расчерченных. Дохнул осенний хлад. Рязань, Москва, спасение от алжирцев. Майкл как меценат. Песни Лукреции, ее двойные глаза, имена. Ее любовники и я. Я и ее. Когда кругом статьи и речи. Даты большие и малые как дороги. Проповедь птицам словно в св. кино. Дороги ищут меня для воспоминаний и впечатлений. Дорогие. А ты ищешь их? Девушки на дорогах. Осенний бульвар. Слепые разрушительные силы, очищение для взгляда. Сквозь осень, ее высокое небо, от, к. Дары мэтров, буквы большие и маленькие. Больные или здоровые как деревья. День мэтров сегодня. Она была как кавалергард, кавалерийский офицер, а я девочка, цитата из дедушки. Неореализм: по телефону он принял мой голос за девочкин. Она была как кто? О камни, время. Эта вялотекущая вода и воздух памяти. После Пушкина, понедельник. Девяносто шестой год, холодная комната, желтые листья, день золотой. Комната как во дворце или замке, холодная и высокая. Уют от холода как будто в Англии. Возвращение в Пушкин. Казарма Лермонтова. Звон колоколов. Святая премудрость Б. Калитка в парк. Строители ее, благодарю. Д.Давыдов. Все они поэты, все они гусары мемуаров. Чаадаев. Песни воскресенья, сон, желтые занавески. Дорожное тепло. Французская речь на нашем холоде, среди ветров в комнате.

Рассказ о варягах, греках вчера по телевизору. Любовь. Апельсины, книги, Гималаи. Вокруг облака, звездное небо как в планетарии детства, концертный зал рядом с библиотекой на Мойке, рядом с последней квартирой. Холод комнаты посередине жизни. Другая дорога. Седьмое октября, выживание монстров. Жизнь, глава, знаки препинания.

Африка, война, кадры кинохроники. Не эм а мэ. Манифест. Кавказские горы, строки из газет. Внимая ужасам войны. Сенная площадь это московский вокзал. Кузнечный переулок, Пушкинская, мимо холерной часовни с музеем Севера, улица М., все ведет к Московскому вокзалу, там метро.

Из метро как из катакомб люди поднимаются и попадают на вокзал, кино вокзала, роман, целый мир. Его история, строительство, бюст бабы Лены сменил Петр П. Витрина, где рассказывается об истории железной дороги. Вокзал-музей. Вокзал с разными путями, цифрами, проходными дворами. Нет ничего ужаснее Московского вокзала. Нет ничего прекраснее. Свет этих люстр, волнительная атмосфера, ожидание как перед балом. Блеск и нищета вокзала как у гейш. История гейш МВ. Кинороман о превратностях судьбы.

Стриженый с ушами, бывший суворовец ждет, когда как в романсе мы закончим разговор с московским молодым похожим на медведя человеком. В очках как герой Войны и мира. Добрый, умный. Психология, МГУ, Лукреция сошла бы с ума от счастия. Бывший суворовец стоял у ларька чуть поодаль, потом стал приближаться. Будущий психолог спросил: Это Ваш любовник? Можно так сказать. Огромный как собор вокзал. Эта встреча. Ведь я сумасшедшая Лола. Слова из пьесы об актрисе. Пою про себя. Кому повем мою.

Стилизация под руины, гроты, водопады в нашем парке. О архитектор мечты, где ты? Оставил лишь руины. Уехал на следующий день в свою Москву. Мы остались в нашем осеннем парке. Университет, третья лекция о сюрреализме. Роль женщины и смерть. Встанут лапами на грудь. Московский молодой человек в очках, волосы торчат из-под свитера, на шее. О Лукреция, как ты далеко. Зеленый остров. Мне хочется взять тебя на руки. Звучат его слова. Меня уже брал на руки один у Марсова поля, напротив Мраморного дворца, парень, похожий на моряка. Когда возвращались от Коли с Миллионной. Говорили, что он вор. Итальянская пьеса. Я не пришел на свидание к тому медведю из Москвы. Потому что пошел с бывшим суворовцем. Любовь за бумажные деньги, о цене условились. Настоящее кино. Страшная досада от того, что на свидание идти было уже поздно. Все краски вечернего неба были за меня. Однажды я видел суворовца с бандитами на остановке. Он сказал мне, что это бывшие спортсмены. Теперь они занимаются японским единоборством. Пушкинская улица, вокзал. Школа боевых искусств. Война или мир? Не понимаю. Темный твой язык учу. Граница. Ведь и индейцы мы, белые, не только медведи. Русский мир. Община. Черное и белое духовенство. Земля обнажается после снега. Книга Пьера Г. О войне и мире. Кинороман вокзала. От некрореализма к чему-то более высокому через неореализм: черно-белое наших зим. Рассказ по радио о деревянной скульптуре. Св. Георгий Победоносец. Св. Николай. Город Арзамас. Христос.

Намерения, даже самые губительные остаются там. Сюрреализм. О мы как Наташа в муках и сомнениях даем увести себя бывшим суворовцем в дом, где лестница, рядом с баней на М, за двадцать пять. Театр жестокости: Une vie.

Свет ослепляет страницу. Воспоминание, труднопроизносимое слово, снова слова. Мост над Волховом, выход из Кремля как в опере. Смотрим вдаль. Ремонт чугунного памятника: тысячелетие России.

Разобранная постель, белая, тревожная. Начинается как в песне белый день, осенний. Вчерашняя лекция по постмодерну, встреча со Славой. Шесть лет он жил во Франции. Золотые очки, портфель, шапочка. Волны судьбы, свадьбы. Опять волны, светящиеся огни Невского ночью, когда мы возвращаемся с лекции по постмодерну. На Невском как всегда, как на реке: огни. Ужасно и прекрасно. К маяку, вот название романа. На седьмом троллейбусе. Со Славой расстаемся. До славы лучшей, подлинной, длинной как сиянье. А пока, зданье вокзала людей.

Постмодерн это, преимущественно, разрушение, сказал профессор Мишель Рибалька из Сан-Луи, десубстанциализация, дегуманизация, все что начинается на де, дис, ре. Диссертация, революция, деколонизация. Негативизм, пиромания, паразитизм. Р. Переписывание заново. Белый флаг, белый день, белая постель. Карнавализация. Вкладывание денег в скуку, отдохновение после дорог. Невский черный как черновик, плохоосвещенный как река или карнавал. Свет все-таки бьющий как фонтан там и здесь, ощущение постмодерна. Люди как писатели постмодерна, по Лотреамону. Все они поэты, красавицы. Невский рек, каналов, аптек. Кульминация: вокзал, деструкция и апофеоз. Или лучше сказать пароксизм страсти. Вокзал как памятник, классицизм Тона, триумфальная арка, черный обелиск с золотой звездой, ночью. Серый обелиск, история памятников, предисловие к Кама Сутре.

Пыль как в поэзии Редьярда Киплинга об Африке, о войне. Солдаты, схватывающие на лету и ничего не понимающие. Текст в тексте, но не как матрешки (их выдумал японец), а как дорога в дороге, путь в другом пути, рельсы и белый след в небе, Пушкин и корабль. Тартарен в своих Альпах, на тропинке рядом с Махачкалой, предгорье, коровы, орлы, собака. Как иностранец, итальянец, дыши легко здесь в горах Дагестана, то есть там, в преддверии гор. Море. А мы с тобой вдвоем, предположенье. А получается втроем. Смех. Слезы. Тебе проповедовали в горах, теперь мне понятно. Здесь в низине свои Гималаи, с другим знаком, дышится очень просто, даже не чувствуешь иногда. Памяти другого К. Жанр: ин мемориам. Моцарт, концертная зала. Мойка, вдруг все выстроилось, вытянулось вдоль этой реки, узкой как серая перчатка. А., не пиши красиво, постмодерн не велит. А пиши правдиво. Аня, осенний бульвар, воспоминание о К., которого не знал. Когда она с ним познакомилась тот другой уже дышал иным воздухом как в предгорье. Аня не знала об этом. Легкое дыхание, памяти Бунина. Все кажется запуталось, приближается к хаосу, удаление и приближение, космос, день затмения, большая и малая вода, профессор сказал, я его читал, но теперь не понимаю. Ах профессор. Дао пути, приближение и удаление, блеск моря, смотрю с балкона. Санаторий в Сочи на малой горе как роман или в гостинице «Ленинград», Дагестан. Тело и море как слово и дело, как море и Пушкин. Поэт и город. Тема музея, вокзала, словаря. Приближение к пониманию, бездна печали. Удаление, осторожное как на сцене, па а па. Сквозь сон, дороги кампаний. Большая алжирская: Арзамас. Две малые (швейцарская и французская). Правда о хлебе и винограде.

Петербургские сумерки руин. Над крышами словно столицы мира. Мир как крестьянская община, катакомбы, крестьянин не язычник из французского Средневекового пейзажа и не мужик из словаря «Робер», катакомбы Третьего, троянского мира, сумерки просвещенья. Педагогическая поэма, но не про крестьян, а про сумерки вечного города. Воображаемые огороды крестьян. Пейзаж, пейзане, коровы. Улица Марата, девять, за баней, место рядом с бывшей церковью, воспоминание без руин, баня как мемуар, римская теплая терма как хлев. Поднимаемся. Страшно от такой красоты, словно вражья во всей силе, краски заката. Но не яркие как в опере, а более больнее. Квартал вокзала, после лекции в университете о дадаизме, сюрреализме как способе мыслить, жить, творить. Андрей, стриженый, смешной и трогательный с ушами, а тот другой, но пусть он ждет, пока мы кончим. Ищу где разменять сто, чтобы отдать двадцать пять, плата за. Роман о сумерках в городе, в голове, душе и мыслях. Плеоназмы пленительны. Живем на деньги от алжирской кампании во глубине России, арзамасская зима-весна, рубли и доллары, швейцарские