– Бабуль, – поворачивается Рита к беспризорной старушке в проходе, – скажи, как правильно: звездей или звездов?
Лукавство качнулось в умных глазах.
Старушка забормотала:
– Звездей… звездов… Я-то и словов таких не слыхивала…
Клавдия широко ухмыльнулась, нависла тяжёлым облаком над столиком, заваленным кормёжкой.
– Тоже удумала у кого грамоту искать, – зашептала Рите, вполглаза косясь на старушку. – Да это ж, небось, ушатая[84] лимитчица с рожденья! Тёмная вся! Просвети хоть по части картишек эту развалюшку… Выходи на связь!
– Бабуль, – тоскливо тянет Рита и срезает крашеным коготком колоду затёртых карт на краешке стола, – а хошь, за две остановки научу тебя в…
– Во что? Во что? – вытягивает лицо старушка.
Рита унывно повторяет, но я не рискну назвать те карточные игры.
– Деточка, к чему тебе эти карты? К чему тебе эти серёжки?
Клавдия сторожко наставила ухо.
Уши греет, подслушивает.
Старушка повернулась к ней.
– Да знаете ли вы, что носить серьги вредно? Это не я, это немецкие учёные говорят. В мочке уха находятся рефлектогенные зоны, связанные с внутренними органами. Долгое ношение серёг приводит к заболеванию этих органов. Носить можно по три часа в сутки и обязательно снимать на ночь. Детям вообще носить нельзя!
Клавдия ералашно вломилась в амбицию:
– Да лезла бы ты со своими учёными в сосновый тулуп![85] Родному дитю возжалеть?! Да я свою разряжаю покрепша училки-мучилки! А ты мне указывать? Дочкя с пяти годков с рыжими ушами[86] бегая и – где она больная? Да здоровейше её нету во всей параллели!
Клавдии показалось, что свёрток на столике заворочался. Она опустила взгляд. Ей примерещилось, что видный из бумажного свёртка зажаренный молодой поросёночек в панике похлопал вытаращенными глазёнками и машинально потянул в себя торчавший изо рта пук зелёной петрушки.
«Как бы ещё не заверещал… Кругом чужие люди… Сраму… – опало думает Клавдия. – Может, махнуть его в окно?… Вот такие мы! У нас всего завал! На наш дорожный век нам и курятинки хватит!»
Из окна ударил дух близкого химзавода.
Клавдия быстро закрыла окно.
– Вот дярёвня! Вот вонища!.. Этих деревенских хоть духами францюзскими затопи, всё одно деревенский ароматий не перешибёшь!
«Эх, Мотря! Как и поворачивается язык! Деревенька тебя кормит-поит. Была б ты без деревни такая бугристая?» – подумала старушка и холодно уставилась на Клавдию.
Отрывисто, режуще спросила:
– Сама-то давно из деревни? Давно ли из грязи да в князи выстегнулась?
Клавдия почему-то вдруг растерялась и ничего не нашлась ответить.
А старушка тем временем, властно смахнув край постели Клавдии на колени, наседала:
– Выметайсь с моего места! Я садилась с тобой… Уже час жмусь у твоих ног, всё жду, когда ты кончишь жевать в три горла. Да ты, похоже, будешь бесконечно мять до морковкина заговенья!
Говорит так старушка и зло выставляет билет.
'А что ж тогда мой аспид? – смято думает Клавдия. Аспидом она звала мужа. Под синим массивным профилем на руке, так прозрачно напоминающем Клавдию, у него была вытатуирована жалоба:
Делать нечего.
Клавдия трудно перетаскивает свою постель на верхнюю полку. Оперлась на неё, разбито пялится в окно.
– Ритуль, – устало говорит она, – что ж мы с тобой за хрюшки, что не можем залезти на вторую полку?
Рита равнодушно и немигающе смотрит на мать и молчит.
Где-то в степи поезд зацепился за столб.
В окне – петля дороги, у переезда грузовик с краном.
Шофёр провёл нетвёрдой рукой по губам, закрыл глаза и затянул отчаянным голосом, посылая Клавдии знаки счастливой души:
Деловой пламенный призыв шофёра выпихивает Клавдию из тупика.
– Милушок! – в грусти бросается она к открытому окну. – Помоги! Подсади своей бандурой на вторую полку!
Шофёр широко разбрасывает руки.
Из кабины его оглобельки видать далеко в обе стороны.
– Я что, дорогая моя недвижимость? Я завсегда согласный войти в интерес с женским классом. Но у моего краника грузоподъёмность недостаточна. Надорвётся-с!
Клавдия сердито захлопывает окно, на вздохе роняет Рите:
– Не жили хорошо, нечего и начинать…
Духота спала-блаженствовала на пустой постели на верхней полке.
А под нею, прилепившись друг к дружке, томились Клавдия с Ритой. Так и просидели всю ночь двумя крутыми буграми.
Но вот и дорожные терзания позади.
Весёлая, радостная Клавдия хлопочет у летней плиты в саду.
В виду моря!
На стол под яблоней ставит перед дочкой чашку манной каши. Подаёт с ложки.
Рита крутит головой.
Поталкивает, шлёпает ложкой мать в локоть:
– Здесь не хочу! Полезли на крышу, Евтихиевна!
Клавдия зацветает богатой улыбкой.
На крышу, так на крышу!
Как-то кроху Риту уговаривали всем семейством съесть вторую ложку каши за маму. Рита впервые топнула ножкой и заявила, что уступит только на крыше.
С той поры, приезжая в гости в деревню, мать кормит Риту завтраками, обедами, полдниками, ужинами только на крыше. Если однажды Рита пожелает, чтоб ей манную кашу подали на маковку Останкинской телебашни, мать не посмеет отказать, заберётся и туда. У материнской любви устава нет.
Кряхтит, ойкает Клавдия – следом за Ритой взмащивается по ненадёжной лесенке на пологую крышу сарая.
Тихонько усаживаются.
С минуту, обмирая от восторга, любуются они панорамой моря.
Потом Клавдия тихо дует на ложку с кашей, несёт Рите.
Рита благосклонно принимает. Каша нравится.
Рита лезет к матери подкрепить этот радостный факт поцелуем, и они – проваливаются.
Слабодушных прошу не волноваться.
Я угадал ваше желание и подстелил своим героиням не то что охапку – воз свежего душистого сена! Чтобы долго им не лететь, туго забил сарай сеном до самого верха.
Так что мать с дочерью свалились в мягкий аромат лета и счастливо расхохотались.
– Хрю-хрю? – извинительно спросила снизу благодушная хавронья.
Её вопрос я осмелюсь лишь подстрочно перевести как «Вы кто?»
– Хрю-хрю! – прощебетала в ответ Рита. – Свои! Да свои!!!
В пряной прохладе сена Рита скоро уснула и уронила руку на грудь матери.
Матери жаль будить дочку.
Не двигаясь, Клавдия долго смотрела в пролом крыши на чистое небо. Слушала море, слушала охавшую внизу от жары хавронью.
Мало-помалу неясное чувство вины засверлило, затревожило Клавдию. В чём она виновата? Перед кем?
Перед дочерью?
Перед выброшенными в вагонное окно свёртками с добротным харчем?
Перед бабунюшкой в обдергайке?
«Интересно, а как она вызнала, что я деревенского разлива? Или птаху и без паспорта видать по полёту?… Да, и я, и Рита родом отсюда, голохватовские. Всего десятое лето в городе… Куда ни залетишь, а душа домой кличет всегда…»
Сон закрыл ей глаза.
Ей нигде так сладко не спалось, как на сеновале.
Д о м а.
