– А! Завтра!
Достал последнюю пятёрку.
– Диктуйте.
На этом потух джентльменский диалог.
Через два дня вломился я на защиту.
Однокашники хотели казаться умными, а потому, дорвавшись до кафедры, начинали свистеть, как Троцкий.[25]
Я пошептал соседу:
– Следи по часам. Чтобы разводил я алалы не более десяти минут. Как выйдет время, стучи себя по лбу, и я оборву свою заунывную песнь акына.
На кафедре чувствуешь себя не ниже Цицерона.
Все молчат, а ты говоришь!
Нет ничего блаженнее, когда смотришь на всех сверху вниз, а из них никто не может посмотреть на тебя так же. И если кто-то начал жутко зевать, так это, тюха-птюха, из чёрной зависти.
Что это фиганутый сосед корчит рожу и из последних сил еле-еле водит пальцем у виска, щелкает?
Догадался, иду на посадку:
– Мне стучат. У меня всё.
Председатель улыбнулся.
Я не жадный.
Я тоже ему персонально улыбнулся по полной схеме. Для хорошего человека ничего не жалко.
– Вы мне нравитесь! – пожимает он мне руку.
Как же иначе?
Седина в бороду, бес в ребро
Любовь зла.
Она такая!
Она всё может!
Даже до развода довести.
Один, едва поднеся к губам полный кубок супружеского счастья, тоскливо морщится, будто его жестоко провели и вместо шипучего шампанского дали рыбьего жира. Энергично отплёвываясь, он весьма peзвo уносит ноги от молодухи на зорьке после первой брачной ночки.
Другой, колеблющийся элемент, съедаемый сомнениями, в дни получки устраивает сотый референдум друзей.
– А если мне развестись? – спрашивает после пятого стопарика.
Компания зычно хохочет и на всякий случай советует подумать. Она ничего не имеет против сто первого симпозиума.
У Тихона Гурьевича было всё иначе.
Начиналось, как у недвижимости, толстенькой чувствительной барышни, которая по весне рвала на лужайке ромашки и, круто поплевав на пальцы, тупо обрывала лепестки, шепча сквозь толстенькие губы:
«Любит не любит, любит не любит…»
Только у Тихона же Гурьевича гадание на цветах имело иную словесную виньетку:
«Бежать не бежать, бежать не бежать…»
Суд да дело – семнадцать лет слетело.
Полувековой старик затосковал по
Домашние заволновались.
Что?
Почему?
Да мало ли почему?
Может, спьяну отдал предпочтение отелю под забором и невзначай бдительные филины набрели.
А милиция не бюро добрых услуг.
По указанному адресу не доставляет ни под каким соусом.
Ошиблись домочадцы.
Влюбился Тихон Гурьевич!
Такого подвоха никто не ожидал.
Влюбился, как мышь в короб ввалился.
Теперь он гордо шёл в прекрасное далеко с новой спутницей.
Тихон Гурьевич искренне считал, что без него его короеды завоют. Прибегут и, как заблудшую овечку, потащат со слезами домой.
Конечно, он будет шумно куражиться да снисходительно по ходу движения раздавать сынюкам отеческие подзатыльники, как куличи. Не Бог весть какие большие слоны,[26] но всё же…
Увы, детки проявили похвальную дерзость.
– Ах! Так! – Тихон Гурьевич был несказанно оскорблён. – Не идёте? А может, у них там… Кошка из дому – мыши в пляс!?
Если гора не идёт к Магомету, то Магомет бежит к горе!
Вот он пожаловал собственной персоной навеселе и стал демонстративно крушить всё в доме.
– Сам нажил – сам бью! – комментировал он свой налёт.
Соседи кликнули милицию в свидетели.
Товарищеский суд охладил пыл погромщика.
Да ненадолго.
Ему показалось, что в саду слишком много будет яблок, и он ещё завязь пооборвал и в довершение ко всему обломал ветви.
Чтобы чувствовать себя настоящим героем, ему не хватало ста рублей.
– Не дашь – пеняй на себя! – сказал бывшей жене. – Не тяни! Ты мне тут нервяк не прививай! А то!.. Поздно будет, когда перед глазами засверкает! – предъявил он далеко не туманный ультиматум. – Давай! И я пошёл пинать комара!
Тихон Гурьевич расщедрился.
В обмен на женины деньги он, пошевелив понималкой, дал расписку, что
Семья не знала, с чем придёт завтра штатный домашний мучитель.
Ребята стали кавалерами, поступили оба молодца в институт.
У матери забот, чтоб было на автобус обоим да копеек по двадцать на обед.
Но и на старуху цветёт-живёт проруха.
Через три года пришлёпал Тихон Гурьевич.
С повинной.
– Не могу я метаться между двумя семьями, как свинья на верёвочке. Мне за пятьдесят… Спокину я свою репризку…[27] Каюсь, шёл к ней – был в коматозе! – щёлкнул себя по горлу. – Надоел мне её вечный рыбкин суп… Давайте не разгребать семейную помойку и будем доживать вместе. Виновата ты, дражайшая, что я уходил… Никогда слова мне поперёк не кинула. А зря… Теперь ты видишь, «сколько же дров может наломать мужчина, если его не пилить!» Мы люди с понятием, секучие… Кто старое помянет, тому что угодно долой. Извините, я больше не буду.
Чудо не состоялось.
Старался дедушка Тихон быть семьянином, но сорвался.
Нашли фото любовницы.
– Отдайте! – с тигриной страстью вопил «ветеран сексуальной революции». – Я храню для памяти!
Ему было популярно разъяснено, что в таком случае лучше иметь дело с оригиналом, нежели с бумажной копией.
– И зачем тебя принесло?
– Чтобы свернуть вас в бараний рог и взять свою долю. Я всё равно отниму у вас одну комнату. Сюда будут ходить мои женщины. Я
После подвига
Осмотрщик вагонов Иван Иванович Сусекин в нерабочее время совершил подвиг.
Три минуты пролежал под идущим гружёным товарняком, прикрывая полой плаща какого-то сорванца – заигрался на путях.
Спокойно жили герои только до утpa.
На пороге детсада Сашку расцеловала воспитательница Ольга Ивановна и повела к себе в кабинет, куда прежде водила лишь когда нашкодит.
– Сашенька! Да знаешь, кто ты!?
– Сашка Жмеринка.
– И?
