не поверите… Я по-честной… Сладил машинку, выдал первую партию… Вроде блин не комом… Сушу вот… Только вы, тёть Марусь… – Фёдор приложил палец к губам.
Соседка распахнула рот и, не в силах вымолвить хоть слово, обмякло, отстранённо обеими руками разом махнула на Фёдора, будто отталкиваясь от него, и, часто моргая, попятилась за дверь.
Через мгновение она у себя бессознательно набрала милицию.
Сыроежкин дом занят.
И к лучшему.
Тех коротких секунд, в течение которых она слышала апатичные, вялые гудки, eй вполне хватило, чтобы, по её мнению, придти к благоразумному решению.
Положив трубку, Марья Ивановна твердеющим шагом снова вошла к Фёдору.
– Федюшка, – с тайной надеждой в голосе запричитала она, – ты меня не бойси. Не сорока я… Сегодня ты, касатик, будешь ещё печатать?
– Да ведь как, тёть Марусь… Оно б, может, и можно, да сушить боль негде. Вот, – сожалеюще покосился ceбe под ноги, – вот остался пятачок. С десяток рублянов кину и боль негде.
– Федюшка! Сладкий ты мой! – ещё нежней пропела Мария Ивановна. – Все мои по деревням королевствуют… В отпусках… У меня четыре пустуют комнаты. Как стадионища!.. Хоть мильон суши!
А про себя подумала:
«Возложи, сунься только сушить… Назад ты у меня ни рублейки не получишь!»
– Тёть Марусь, – бархатно ворковал Фёдор, положа руку на сердце, – ваш стадион без дела не останется. Я ещё и ваш расписной балкончик, похожий па царскую шкатулку, оприходую… Да… Через три часа мы с Натали отбываем нах Сочи. Поджариться, подшоколадиться…Вернусь из отпуска – сотнями выстелю вам ваши стадион, балконион, кухнион!
Мария Ивановна затосковала.
«Хорош гусь, хор-рош. Только не туда летит… Это ж он не желает брать меня, старую кошёлку, в компанию. Это ж он принципиально не желает, чтоб и я в рабочее время золотой ложкой трескала чёрную икру. Ладно. Засуну-ка я тебя в сундучару![17] Ты у меня, фальшивый монетчик, сам через пять минут почернеешь!»
И действительно, милицейский наряд аккуратно уложился в отведённые пять минут.
Не отрывая строгого взгляда от пола, старшина спросил:
– Значит, народный умелец, на самодеятельных началах печатаешь деньги? С рублей начал?
– С рублей, – скромно повёл плечом Фёдор.
– А где станок?
– Только что взяла соседка… Мы на паях…
Наряд – к соседке.
И весьма некстати.
Наткнулся на целую «сладкую линию». Как раз гнала «Вечерний звон» на топтушку.
Линию аннексировали, а саму соседку чувствительно, до озноба, придавили ещё и штрафом.
Персональный рай
Прокуроры, оказывается, тоже стареют.
Их вежливо провожают на пенсию.
Желают несть числа светлых тихих дней.
– Вот где сидит мой покой! – Николай Фёдорович нервно рубнул себя по загривку ребром ладони. – Заслужил отдых… Хоть в петлю… Довели люди добрые!
К Николаю Федоровичу явилась охота к перемене квартиры.
– Хочу в эту.
Месяцок носил ордер.
– Не хочу туда, хочу сюда! – указующий перст бывшего прокурора засвидетельствовал почтение особняку Маркова.
В поссовете с извинениями обронили, что-де Марков съедет лишь через месячишко. Но убоялись сердитого взора и, храбро махнув на коммунальные каноны (подумаешь, важность!), досрочно позолотили ручку Николая Федоровича новым ордером.
По отбытии Маркова Николай Федорович соизволил персонально лицезреть облюбованный филиал земного рая.
Торжественно, не дыша, постоял у врат, величаво переступил порог.
Он лишился дара речи, как только узнал, что «Марков не весь уехал», что его родственница комсомолка Валентина Агеева «остаётся без движения». Но она покладистая. Не надо паники, ради Бога. Ей довольно и девятиметровой комнатки.
– Освободите! Нас трое! У меня ордер на все тридцать восемь метров, не считая дополнительных удобств!
– Любуйтесь своим ордером, а я здесь жила и никуда не пойду.
Кость на кость наскочила.
На втором рандеву Николай Федорович был уступчивее.
Беседа протекала в дружественной обстановке.
Строптивая Валентина выдвинула на обсуждение условия мирного сосуществования под одной крышей. Поздно возвращается в родные пенаты. Учится по вечерам. Работает во вторую. Могут пожаловать подруги, мать.
Николай Федорович мужался.
Но сорвался:
– Никаких друзей! Никаких матерей!
Обе стороны объявили состояние войны.
И Валентина намертво заперлась. Больше не ведала, как отвечать на выходки служителя Фемиды.
А он очень жаждал новоселья.
Приволок четыре стула и стал осаждать «рай».
Безуспешно!
Валентина мужественно держала оборону. Подкрепления в виде ободряющих записок близких и чугунков с варевом текли через форточку.
«Не много синичка из моря выпьет», – пораскинул Николай Федорович и через замочную скважину тоскливо объявил, что капитулирует, безоговорочно принимает условия сосуществования.
К месту осады прибыл председатель поселкового Совета Пятачков и провёл политбеседу:
– Товарищ Агеева, нехорошо-с… Мы Николая Фёдоровича на конференциях в президиум сажаем. Это вы видите. Старый человек. А вы игнорируете его!
Участковый Марычев умеет здраво ориентироваться в любой ситуации. Дал короткую установку:
– Выжми из него расписку, что не выбросит завтра на улицу. Это такой новосёл!..
С зубовным скрежетом, но вселился Мельников.
Оно и понятно.
Без труда не вынешь и малька из пруда.
А тут такой особняк выбил!
Николай Фёдорович вмиг забыл заповедь, что соседа надо любить. Если так далеко не простираются твои симпатии, то, на худой конец, уважай.
И этого нет в наличии.
Прошла Валентина с работы в свою комнату – у Николая Федоровича нервный тик.
Прошла на кухню – дрожь в руках.
Ой, как трудно в переплёте таком от желаний не переметнуться к действиям!
Николай Федорович отчаянно схватил её умывальник, стиснул в объятиях и ему легче стало. Готов вышвырнуть его ко всем чертям, но прокурорский рассудок обуздал вскипевшие коммунальные страсти, и Николай Федорович метнул умывальник всего-то лишь на террасу.
Потом у Николая Федоровича стал прорезаться талант электрика-самоучки.
– Уроки делать. И чего это лампочка не горит? – недоумевает Валентина, вернувшись ввечеру с работы.
Из-за стены ехидненькая информация:
– А это я с пробочками… Хе-хе… Получается.
Николай Фёдорович стал отчаиваться.
Какие психические атаки ни предпринимай – молчит.
«Неужто не выкурю?»
Выставил подруг, пришедших к Валентине: Стал гаденькими словечками пробавляться. Когда один на один. Прокурорское чутьё. Поди докажи, что «оскорбления имели место».
Какое наслажденье испытал он, когда стал самочинно переправлять комсорговы пожитки в сарай (благо, на отпуск она отбыла из Дубенков).
Параллельно с вышеозначенным Николай Федорович добывал «правду» в судебных инстанциях.
В иске живописал:
«Проживать совместно невозможно. Агеева встает в шесть (на работу!), начинается ходьба. А нам нужен покой. И даже были случаи, что приводила
