вдруг тронул Матвея за плечо и тоже начал говорить, показывая на небо. Леваш переводил:
— Вот что хочет сказать тебе Юмшан… Всему в мире есть своя мера. Грех — прерывать дело, пока его мера не исполнена. Но бессмысленно тянуть дело дальше, когда мера отмерена до конца. Князь Асыка доделает свое дело и умрет, потому что он — Призванный, он — хумляльт. Но русские не верят в мудрость людей Каменных гор. И князь Михаил исполнил свою меру. Он совершил великие дела. Он создал княжество, построил столицу, родил детей и постиг истину. Он сделал все, чего от него надо богам. Его будут помнить всегда. Зачем ему еще жить дальше? Эта жизнь будет нужна ему одному. Пусть лучше он уйдет по Пути Птиц как герой, сраженный достойным врагом. Это славная смерть! А если его душа-птица одряхлеет вместе с телом, она уже не пролетит по Пути Птиц. Князьям, героям, воинам надо жить, как птицы, чтобы после смерти пройти этим Путем. Когда вожак молод и силен, он летит во главе клина, и все летят за ним, гордятся и любуются им. Но когда вожак стареет, он падает, и ни одна птица не поддержит его своим крылом. Такова судьба. Никто не виноват. Юмшан говорит тебе, княжич, чтобы ты был птицей.
И Матвей остался под Семью Соснами.
Глава 32
Князь Михаил, как и весь город, проснулся той ночью от монастырского набата — своего колокола в Чердыни еще не было.
— Напольные ворота открытыми держи, с караулами из двух десятков, — распоряжался Михаил, сидя на топчане и накручивая на ноги обмотки. — Три десятка по посаду разошли. Пусть народ будят, стариков тащат. Собирай весь харч и, главное, соль; не смотри, где чье, все бери. Скотину в острог не пускай, всю забивай, а мясо и шкуры — сюда. Пяток коров помолочнее отбери сам и тоже сюда пошли. Мужики пускай несут с собой косы и топоры. Избы не жги. Кто сопротивляться станет — с тем не связывайся. Время дорого.
Стоя на обходе Спасской башни, над раскрытыми воротами острога, Михаил наблюдал, как в сером молоке рассвета идут по мостку в острог злые и раздраженные мужики с мешками за спиной, растрепанные и ревущие бабы с детишками. На посаде слышались крики и вопли, ржание крестьянских лошадей, мычанье коров, падавших под ножами и обухами ратников.
— Да ты сам разоритель чище вогулов! — бесстрашно крикнул Михаилу с мостка какой-то мужик.
— Дурак, — ответил князь.
Мутно-алый, словно зола в крови, вставал рассвет над Колвой. Над далеким Полюдовым камнем в небе трепетало тусклое перо дыма и росного пара.
Вокруг Чердыни повсюду суетился и сновал народ: монахи у монастыря, пермяки у городища. По реке плыли каюки, жители бежали на верхнюю Колву: вниз было нельзя, потому что путь к надежным крепостям — Редикору, Уролу, Пыскору Майкору — вогулы могли перекрыть засадой в устье Колвы.
Утром к Михаилу пришли городищенские пермяки во главе с охотником Иртегом.
— Пусти, князь, нас с женами и детьми в острог, — попросил Иртег. — Старики наши собираются открыть вогулам ворота городища. А мы вогулам не верим. И в парму бежать, как звери, не хотим. Мы, мужчины, на стенах будем биться не хуже твоих ратников.
Михаил пустил пермяков в острог, и без того переполненный.
В своей рати он насчитал меньше двух сотен человек. Восемь десятков было в дружине. Еще семь десятков дало русское посадское ополчение из мужиков-лапотников, не знавших меча и бердыша. Их, как обычно, Михаил отдал под начало Калине. Во главе пермяков из городища, которых набралось три-четыре десятка, встал Иртег. Больше ратной силы не было и ждать не приходилось. Михаил распорядился назначить десятников и тотчас начать учить мужиков боевому делу. Ворота Чердыни закрыли и подперли врытыми в землю кольями.
Когда на левом берегу Колвы показались вогулы, весь народ кинулся на валы речной стены острога смотреть, как они будут переправляться. Сперва на легких берестяных пыжах переплыл головной отряд — напряженный, готовый к бою. Но с отпором его никто не встречал. Тогда вогулы собрали по берегу лодки и струги чердынцев, спустили на воду большую барку парома, в которой паромщик пожалел прорубить днище, и начали перевозить хонты. Через Колву плыли косматые кони, олени, лоси и люди в железных кольчугах и кожаных доспехах. Воеводы с башни насчитали почти полторы тысячи манси. Асыка плыл одним из последних. Михаил видел его шлем из рогатого оленьего черепа, а другой такой же череп, увешанный песцовыми хвостами, воин держал на шесте.
Вогулы переправились, обошли стороной острожный и монастырский холмы и стали подниматься к полупустому городищу. Народ в остроге, созываемый рындами, потянулся к княжьему дому на сход. Михаил сел на коня, опоясался мечом и выехал вперед. Люди ждали.
— Что ж, — негромко заговорил Михаил с седла. — Сами видите, беда пришла. Нам ее вместе отражать. На пощаду не надейтесь. И на помощь от кого — тоже. Но стоять нам накрепко надо. Иначе нельзя.
— Тебе хорошо стоять! — крикнул из толпы давешний храбрый мужик, который ругался на Михаила с моста. — У тебя полны закрома! А у меня корову забили да ржи посевной последний мешок отнимают!
— Или вы меня не знаете?! — разозлившись, рявкнул Михаил. — Я на чужой нужде не жировал! А харч весь — всем! — в острожные амбары сдать нужно! Кто утаит — выгоню за ворота в поле, жри там! А здесь харч всем будет поровну из артельного котла: и мне, и бабе последней, чтоб без обид! Только раненым и детям малым молоко от коров ваших дадим. Кто знает, на сколько осада затянется… Придется конину варить — вместе давиться будем.
— Ты-то будешь…— пробурчал мужик, прячась в толпе.
— А разговоры такие вести не сметь! Кликуш да охальников буду в яму сажать без жалости! Слышите, бабы? Свара или драка случится — в плети! Воров и насильников — сразу в петлю!
— Вот вор! — крикнули в толпе и выпихнули рослого, густо покрасневшего парня. — Он у меня с иконы серебряный оклад снял!
— Ты вор? — строго спросил князь с коня.
— Согрешил…— сказал парень, и в толпе засмеялись.
— Петлю, — приказал Михаил.
Ратники тотчас перекинули через балку ворот кушак, сладили петлю, подкатили бочку.
Парень побледнел, но, куражась, влез на бочку и напялил петлю. Рука его сама собой вдруг очертила перед грудью неровный крест. Михаил спрыгнул с седла и пинком вышиб бочку у парня из-под ног. Парень повис на воротах корчась и извиваясь, задергался, захрипел, вцепился пальцами в петлю на шее. Глаза его страшно выпучились, уставившись на толпу. Толпа онемела. Михаил влез обратно в седло.
— Ну что, все еще смешно? — спросил он.
Толпа молчала, боясь словом разгневать князя. Михаил ждал.
— Помилуй, батюшка…— еле слышно прошамкала какая-то старуха.
Глаза у повешенного парня уже закатились, руки упали, тело обмякло, только ноги еще дрожали. Михаил подтолкнул коленями коня, вытащил меч и перерубил кушак. Повешенный мешком свалился на землю.
— Откачивайте, — предложил Михаил. — Выживет или нет — как бог даст. Но слушать себя я вас научу.
И толпа впереди, и дружина за спиной словно чуть-чуть отодвинулись от князя подальше.
