— И что же вы сделали, Джон? — спросил мистер Дедал.
— Я не мешал ей визжать, — сказал мистер Кейси. — Было очень холодно, и, чтобы подбодрить себя, я (прошу извинить меня, мадам) заложил за щеку порцию талламорского табаку, ну и, само собой, слова я не мог сказать, потому что рот был полон табачного сока.
— Ну и что же, Джон?
— Ну так вот. Я не мешал ей — пусть орет сколько душе угодно про Китти О'Шей и все такое, — пока наконец она не обозвала эту леди таким словом, которое я не повторю, чтобы не осквернять ни наш рождественский обед, ни ваш слух, мадам, ни свой собственный язык.
Он замолчал. Мистер Дедал, подняв голову, спросил:
— Ну и что же вы сделали, Джон?
— Что я сделал? — сказал мистер Кейси. — Она приблизила ко мне свою отвратительную старую рожу, а у меня был полон рот табачного сока. Я наклонился к ней и сказал:
Он отвернулся в сторону и показал, как это было.
—
Он прижал руку к глазу и завопил, словно от боли:
—
Он поперхнулся и, давясь от смеха и кашля, повторял:
—
Мистер Дедал громко захохотал и откинулся на спинку стула, дядя Чарльз мотал головой из стороны в сторону. У Дэнти был очень сердитый вид, и, пока они смеялись, она не переставала повторять:
— Очень хорошо, нечего сказать, очень хорошо!
Нехорошо плевать женщине в глаза. Но каким же словом она обозвала Китти О'Шей, если мистер Кейси даже не захотел повторить его? Он представил себе мистера Кейси среди толпы: вот он стоит на тележке и произносит речь. За это он и сидел в тюрьме. И он вспомнил, как однажды к ним пришел сержант О'Нил, он стоял в передней и тихо разговаривал с папой, нервно покусывая ремешок своей каски. И в тот вечер мистер Кейси не поехал поездом в Дублин, а к дому подкатила телега, и он слышал, как папа говорил что-то о дороге через Кэбинтили.
Он был за Ирландию и за Парнелла так же, как и папа, но ведь и Дэнти — тоже, потому что однажды, когда на эспланаде играл оркестр, она ударила одного господина зонтиком по голове за то, что тот снял шляпу, когда под конец заиграли:
Мистер Дедал презрительно фыркнул.
— Э, Джон, — сказал он. — Так им и надо. Мы несчастный, задавленный попами народ. Так всегда было и так будет до скончания века.
Дядя Чарльз покачал головой и сказал:
— Да, плохи наши дела, плохи!
Мистер Дедал повторил:
— Задавленный попами и покинутый Богом народ!
Он показал на портрет своего деда направо от себя, на стене.
— Видите вы этого старика, Джон? — сказал он. — Честный ирландец — в его время люди жили не только ради денег. Он был одним из Белых Ребят[35], приговоренных к смерти. В тысяча семьсот шестидесятом году он был осужден на смерть как белый повстанец. О наших друзьях-церковниках он любил говорить, что никого из них с собой за стол не посадит.
Дэнти вспыхнула:
— Мы должны гордиться тем, что нами управляют священники! Они — зеница ока Божьего.
— Выходит, нам нельзя любить свою родину? — спросил мистер Кейси. — Нельзя идти за человеком, который был рожден, чтобы вести нас?
— Изменник родины, — возразила Дэнти. — Изменник, прелюбодей! Пастыри нашей церкви правильно поступили, отвернувшись от него. Пастыри всегда были истинными друзьями Ирландии.
— И вы этому верите? — сказал мистер Кейси.
Он ударил кулаком по столу и, сердито сдвинув брови, начал отгибать один палец за другим.
— Разве ирландские епископы не предали нас во времена унии, когда епископ Лэниган поднес верноподданнический адрес маркизу Корнуоллису?[37] Разве епископы и священники не продали в тысяча восемьсот двадцать девятом году чаяния своей страны за свободу католической религии? Не обличили фенианского движения с кафедры и в исповедальнях? Не обесчестили прах Теренса Белью МакМануса?[38]
Лицо Кейси гневно пылало, и Стивен чувствовал, что и его щеки начинают пылать от волнения, которое поднималось в нем от этих слов.
Мистер Дедал захохотал злобно и презрительно.
— О Боже, — вскричал он. — Я и забыл старикашку Пола Коллена. Вот еще тоже зеница ока Божьего!
Дэнти перегнулась через стол и выкрикнула в лицо мистеру Кейси:
— Правильно, правильно! Они всегда поступали правильно! Бог, нравственность и религия прежде всего!
Миссис Дедал, видя, как она разгневана, сказала ей:
— Миссис Риордан, поберегите себя, не отвечайте им.
— Бог и религия превыше всего! — кричала Дэнти. — Бог и религия превыше всего земного!
Мистер Кейси поднял сжатый кулак и с силой ударил им по столу.
— Хорошо, — крикнул он хрипло, — если так — не надо Ирландии Бога!
— Джон, Джон! — вскричал мистер Дедал, хватая гостя за рукав.
Дэнти застыла, глядя на него в ужасе: щеки у нее дергались. Мистер Кейси с грохотом отодвинул стул и, перегнувшись к ней через весь стол, стал водить рукой у себя под глазами, как бы отметая в сторону паутину.
— Не надо Ирландии Бога! — кричал он. — Слишком много его было в Ирландии. Хватит с нас! Долой Бога!
— Богохульник! Дьявол! — взвизгнула Дэнти, вскакивая с места, и только что не плюнула ему в лицо.
Дядя Чарльз и мистер Дедал усадили мистера Кейси обратно на стул, они пытались успокоить его. Он смотрел перед собой темными, пылающими глазами и повторял:
— Долой Бога, долой!
Дэнти с силой оттолкнула свой стул в сторону и вышла из-за стола, уронив кольцо от салфетки, которое медленно покатилось по ковру и остановилось у ножки кресла. Миссис Дедал быстро поднялась и направилась за ней к двери. В дверях Дэнти обернулась, щеки у нее дергались и пылали от ярости, она крикнула на всю комнату:
— Исчадие ада! Мы победили! Мы сокрушили его насмерть! Сатана!
Дверь с треском захлопнулась.
Оттолкнув державших его, мистер Кейси уронил голову на руки и зарыдал.
— Несчастный Парнелл! — громко простонал он. — Наш погибший король!
Он громко и горько рыдал.
Стивен, подняв побелевшее от ужаса лицо, увидел, что глаза отца полны слез.
Стоя небольшими группами, мальчики разговаривали. Один сказал:
— Их поймали у Лайонс-Хилл[39].
