отказалась. Разговорчивые женщины Трехрогого Фьорда уже успели рассказать ей, кто такая эта женщина с маленькой девочкой на руках. Сначала Вальборг обрадовалась, что «новый конунг квиттов» оказался вовсе не побочным ребенком самого Торварда, но и сидеть рядом с бывшей рабыней ей было оскорбительно.

— Не думала я, конунг, что ты захочешь так унизить твою жену прямо на свадьбе! — строго сказала она Торварду.

Торвард посмотрел ей в глаза. Душа его была полна горечи, и любое неприветливое слово Вальборг могло вызвать бурю. Но он сдержал готовый вспыхнуть гнев. Вальборг не виновата. Не будь на свете Ингиторы, он первым восхитился бы решением смелой дочери Хеймира и признал бы его наилучшим способом преодолеть раздор. Но Ингитора на свете была. Боги потребовали от них тяжкой жертвы. Так пусть она не окажется напрасной.

— Меньше всего я хотел бы обидеть мою жену, — спокойно ответил Торвард, но Вальборг опустила глаза. Она уже понимала, что в новом доме ее власть над челядью будет больше, чем в доме родителей, но власть ее над мужем будет неизмеримо меньше того влияния, которое она имела на родителей и даже на брата. С этим нужно было смириться, но на это требовалось время.

— Одда не рабыня, она вдова конунга, и она мать будущей кюны квиттов, — продолжал он. — В этом она не уступит тебе, будущей матери конунгов фьяллей. Положение Одды — одно из условий моего примирения с твоим родом, кюна Вальборг. Ты знала об этом.

Да, вчера ей рассказали обо всех условиях. Но вчера она была слишком захвачена волнением, состоится ли этот брак, и не вникала в те условия, которые непосредственно не касались ее.

Торвард не сказал прямо: «Я распоряжаюсь в этом доме». Но весь его вид, и голос, и даже шрам на щеке внушали Вальборг трепет и почтение. Может быть, ей и удастся со временем научить мужа прислушиваться к себе. Но пока требовалось не потерять его. Вальборг уже поняла, что он любит Ингитору. В другое время она посчитала бы ниже своего достоинства стать женой человека, сердце которого отдано другой. Даже отец не уговорил бы ее на это. Но вернуться домой, даже если бы Торвард не стал препятствовать ее возвращению, казалось ей еще менее почетным. Кюна Вальборг была умна и понимала, когда время для гордости, а когда — для уступчивости.

Свадебный пир был в разгаре, Торвард и гости поднимали кубки во славу богов и предков. Вдруг к Ульвкелю подошел один из его хирдманов и, склонившись, что-то прошептал хозяину на ухо. Ульвкель отставил свой кубок, лицо его вытянулось. Взгляд его устремился к Торварду.

— Что ты такой кислый, Бродяга? — Сосед Снеколль толкнул его локтем. — Проглотил кислую ягоду? Поблагодари своих женщин — они их собирали.

— Что тебе больше понравилось бы, Победитель Китов, — вызвать конунга из-за стола или передать ему неприятное известие? — спросил в ответ Ульвкель.

— А разве это неприятное известие такая тайна, что нужно непременно вызывать конунга из-за стола? Если это та самая весть, какой мы все ждем, то ее лучше услышать сразу всем людям.

— О какой вести ты говоришь?

— Да об Эгвальде ярле с его войском. Ударь меня самого то китовое ребро, если он не входит в Средний Рог с красными щитами на бортах!

— Да ты ясновидящий! — изумился Ульвкель.

— Нет. Просто я очень умный человек! — со скромной гордостью ответил Снеколль. Но Ульвкель уже вышел из-за стола и направился в обход к почетному сиденью конунга.

— Видят боги, другую весть хотел бы я провозгласить на твоей свадьбе, Торвард конунг! — сказал он. Торвард тоже отставил кубок и внимательно посмотрел на него. А Ульвкель продолжал: — Дозорные увидели в море корабли с красными щитами. Насколько они смогли разглядеть, все это «Вороны». Должно быть, на твою свадьбу пожаловал сам Эгвальд ярл.

Лицо Торварда вдруг просветлело, и он с готовностью поднялся с места.

— Мы давно ждем родича! — почти весело воскликнул он. Ему предстояла, быть может, битва, привычное и простое дело. — Он немного опоздал, но у нас еще довольно мяса и пива!

Хирдманы повскакали с мест, кто-то уже кинулся к Ульвкелю за ключами от сундуков, где во время пира было сложено оружие. Кюна Вальборг стала белее своего покрывала.

— Нет, стойте все! — вдруг звонко воскликнула Ингитора и встала из-за женского стола. Торвард сделал знак рукой, и все мужчины затихли. А кюна Вальборг ощутила укол ревности: как знать, так же охотно он заставил бы всех слушать ее саму, вздумай она сказать что-то хирдманам?

— Не надо! — говорила Ингитора. — Не надо оружия! Вместо вас встречать Эгвальда ярла пойду я. Я одна. Не надо удивляться. — Она улыбнулась в ответ на десятки изумленных взглядов. — Скальд стоит целого войска, разве вы не знали? Я когда-то двинула войско в поход, теперь я сумею остановить его.

И в голосе ее была такая сила, такая вера в себя и свой дар, что никто не возразил Ингиторе ни единым словом. В общем молчании она вышла из-за стола и исчезла за дверью.

Корабли были уже близко — можно было пересчитать пары весел, красные щиты на бортах. Ингитора стояла на мысу Южного Рога и вглядывалась в знакомые очертания кораблей с головами воронов на штевнях. Она хотела найти там Эгвальда ярла. Вот настал миг ее судьбы, миг, когда она должна осуществить принятые решения. Она старалась вспомнить лицо Эгвальда, не виденное так долго — с самого праздника Середины Лета. Облик его казался ей расплывчатым, она боялась, что он изменился слишком сильно.

А корабли вдруг встали, ряды весел замерли. Ее заметили. Должно быть, слэтты на кораблях терли кулаками глаза. Одинокая фигура девушки с блестящими рыжеватыми волосами, с зеленым плащом на плечах виднелась там, где они ждали увидеть целое войско, готовое к бою. Ее можно было бы принять за ведьму, если бы большинство людей на кораблях не знало Ингиторы дочери Скельвира, Девы-Скальда из Эльвенэса.

Корабли повернули к берегу. Вот один из них почти коснулся носом песка, кто-то спрыгнул с него и по пояс в воде заторопился на берег. Ингитора сделала несколько шагов вниз. Ей казалось, что она ступает по остриям кинжалов, по тонкой яичной скорлупе. Один неверный шаг — и она сорвется в бездну.

— Ингитора! — Эгвальд хотел броситься к ней, но остановился, словно натолкнулся на невидимую стену. Они смотрели в лицо друг другу, пытаясь понять, те же они, что были, или стали совсем другими.

Да, Эгвальд стал другим. Ингиторе казалось, что за прошедшее время он сильно повзрослел, как будто каждый из прошедших месяцев обернулся для него годом. Между бровей его появилась маленькая резкая складка. А глаза стали острее, настороженнее. Но сейчас Эгвальд казался растерянным, он как будто не знал, наяву он встретил ее или во сне.

— Ингитора, — тихо повторил он. — Это ты?

— Неужели ты так давно не видел меня, что позабыл мое лицо? — с ласковой грустью ответила Ингитора. Ей вдруг стало жаль его, так много ради нее перенесшего и так мало радости и удачи получившего за это от судьбы. — Это я. Вот видишь — этот самый плащ, который ты однажды отдал мне в прохладный вечер и не захотел потом взять обратно. Нас обоих немного потрепали бури, но мы все те же.

Взгляд Эгвальда растерянно скользнул по плащу, но он узнал его, и лицо его смягчилось. Этот плащ, с которым Ингитора не рассталась во всех поворотах своей судьбы, показался ему доказательством ее любви к нему, той любви, на которую он надеялся и в возможность которой верил в те далекие летние дни.

Шагнув к Ингиторе, он взял ее руку, сжал, в замешательстве не зная, что сказать.

— А где… остальные? — спросил он, не сразу вспомнив, кто же эти «остальные».

— Торвард конунг и кюна Вальборг в усадьбе Трехрогий Фьорд.

— Кюна… кто?

— Кюна Вальборг, жена Торварда конунга. Ты вовремя приплыл — ты успеешь побывать на ее свадьбе, как и положено родичу.

— Так этот негодяй… — начал Эгвальд. Он еще помнил, как называл конунга фьяллей, но в голосе его было больше растерянности, чем гнева и враждебности.

Ингитора закрыла ему рот ладонью, и Эгвальду показалось более уместным прижать ее ладонь к губам, чем возражать.