Когда летучие собаки снимаются с сухого дерева и рваными гомонящими тучами летят в свои «угодья», — значит, началась ночная смена.

И вот стронулись с места гауры; тигры и леопарды, зевая, потянулись и оценивающе, словно гурманы, принюхались к волнующим ночным запахам леса. На хрупких ножках толщиной с карандаш вышли из своих убежищ крохотные оленьки цвета красного дерева, с изящным камуфлирующим узором из белых пятен и полос. Излюбленная добыча почти всех хищников, оленьки сознают свою уязвимость и постоянно живут в состоянии предельного напряжения, граничащего с истерией. Они буквально порхают среди зеленых зарослей, малейший шум или движение — и они уносятся прочь так стремительно, что глазом не уследишь; невольно спрашиваешь себя: как хищники ухитряются их ловить? Вверху, в густых зеленых кронах, где дневной хор неутомимых, одержимых арфисток-цикад сменился более искусным оркестром древесных лягушек, другие твари пробуждаются от сна с мыслью о пище. Тупайи — похожие на белок, но с длинными ост-рыми мордочками и розовыми носиками, которые непрерывно подрагивают, будто стрелка счетчика Гейгера, — снуют по ветвям и перебегают с дерева на дерево по лианам, опутавшим все стволы своими петлями, словно катаются по американским горам. С первого взгляда простительно принять тупайю за неудачную помесь белки и крысы, и вы бы, пожалуй, удивились, а возможно, и возмутились, скажи вам кто-нибудь, что перед вами — ваш родич, а ведь тупайя сродни многочисленной группе приматов, объединяющей и лемуров, и человекообразных обезьян, и аборигенов, и членов парламента. Больше того, от таких вот милых зверьков и произошли все приматы, но посмотрите на них, когда они, громко вереща что-то друг другу или уплетая жуков с развязностью дебютантки, дорвавшейся до перепелов, мечутся среди листвы, — не видно, чтобы они мучались угрызениями совести.

А вот другой ночной бродяга — толстый лори, чем-то напоминающий маленького, серебристо- розового игрушечного мишку. Его огромные совиные глаза глядят на вас из-за веток с таким отчаянием, словно лори находится на грани острого и необратимого нервного расстройства. Впечатление усугубляется тем, что кто-то наставил ему синяков. Обычно лори передвигается с живостью и прытью пожилого и весьма тучного священника, страдающего грудной жабой и вросшими ногтями. Подобная медлительность помогает подкрадываться к добыче, но она обманчива: попробуйте-ка поймать лори на дереве — он разовьет поразительную скорость!

Следом за лори появляется бинтуронг — странное создание, смахивающее на неряшливо сделанный коврик, с любопытными раскосыми глазами и кисточками на ушах. Вот он бредет по ветвям с видом лунатика, используя свой цепкий хвост как якорь во время остановок. Его «мельница» все перемелет: плоды, зеленые орехи, древесных лягушек, птенцов, яйца — он все пожирает с великой охотой. Бинтуронг тоже принадлежит к числу злополучных созданий, которым китайцы приписывают волшебные свойства. Спрос на кровь, кости и внутренности бинтуронга огромен, и численность этих миролюбивых, безобидных, абсолютно лишенных каких-либо магических свойств животных непрерывно сокращается.

Но вот все жители леса на ногах, и тогда наконец появляются самые внушительные: слоны. В жаркую дневную пору они стоят, покачиваясь, и дремлют в каком-нибудь прохладном уголке, теперь же стряхнули оцепенение и бредут в свои угодья; огромные серые тени так легко скользят сквозь подлесок, что слышится только слабый шелест листвы, словно от ласкового ветерка. Подчас слоны идут через заросли настолько тихо и осторожно, что вы заметите их лишь по звуку, над которым они не властны: гулкому, протяжному бурчанию в животе. Слоны обожают воду, и даже самые пожилые и степенные «матриархи» и «патриархи» стада при виде водоема превращаются в игривых котят.

Мы имели возможность наблюдать и снимать старую самку с детенышем, которого она под вечер привела к речке, чтобы освежиться. Войдя в воду, она остановилась в раздумье, точно проверяла температуру, потом сделала еще несколько шагов и медленно легла. В это время малыш, замешкавшийся на крутом спуске, тоже подошел к речке и от восторга взвизгнул потешным фальцетом, напоминающим звук жестяной дудочки. Затем он бросился в воду и поспешил к матери: она, лежа на боку, неторопливо поливала себе спину и голову. Для нее тут, конечно, было неглубоко, не то что для малыша. Впрочем, глубина его не испугала, он знай себе шагал, пока не скрылся с головой, только хобот торчал из воды, будто перископ. Вот он дошел до матери и, радостно повизгивая. вскарабкался на ее влажный бок. И тут началась игра в «подводную лодку». Слоненок нырял и кружил под водой, атакуя мать с разных сторон, а она ловила его хоботом и вытаскивала за ухо на поверхность. Мы наблюдали за ними около часа, пока не стемнело, — малыш все еще с неослабевающей энергией предавался своим подводным маневрам.

Когда над лесом, расписывая небо алыми, золотыми и голубыми полосами, занимается заря, большинство ночных животных уже укрылись в своих дуплах или норах, и на сцену выходят дневные животные. Звучит могучий, звонкий птичий хор; меж капелек утренней росы коротко прострекочет то одна, то другая цикада, готовясь к большому концерту, который они дадут в жаркие часы. Внезапно в лесу раздается самый характерный для него звук — буйные, ликующие крики гиббонов. Этих древесных певцов можно встретить повсюду, и во все часы дня слышится их веселое гиканье, переходящее в крещендо, которое в свою очередь сменяется истерическим хихиканьем. Самый крупный из гиббонов — сиаманг, огромная черная обезьяна; его горло во время «пения» раздувается до размеров небольшого грейпфрута и издает звуки поразительной силы и мощи.

День, когда нам посчастливилось увидеть сиамангов, стал для нас памятным во многих отношениях. Рано утром Крис объявил, что непременно должен снять меня и Джеки на вершине холма, расположенного вниз по течению. Убедить его, что эти кадры с таким же успехом можно снять в более доступном месте, оказалось невозможно, и мы отправились в путь на большой долбленке с подвесным мотором. Пристав к длинному светлому галечному пляжу, мы взвалили на плечи тяжелое снаряжение, вошли в лес и начали подъем. С каждым шагом склон становился круче, и нас все сильнее донимала жара. Подлесок малайских джунглей состоит из самых колючих и зловредных кустарников, с какими мне когда- либо доводилось соприкасаться. Идешь — кругом невинно мерцают смахивающие на папоротник нежные, светло-зеленые растения, такие хрупкие на вид, что кажется, они способны завянуть от одного вашего грубого слова. Поэтому вы очень бережно стараетесь убрать их с дороги, и тут оказывается, что снизу каждый лист усыпан острыми, как игла, кривыми шипами. Растение тотчас вонзает эти абордажные крючья в вашу плоть и одежду, и чем сильнее вы вырываетесь, тем глубже они впиваются, пока вы, обливаясь кровью, не начинаете чуствовать себя одним из мучеников периода раннего христианства. Джим еще чаще, чем я, попадался в плен к этим кровопийцам, поэтому мы продвигались крайне медленно. Поминутно приходилось останавливаться и помогать Джиму выпутаться, а заодно зажимать ему рот, чтобы он своими криками не распугал животных, которых мы надеялись увидеть. Наконец, окровавленные и взмокшие от неимоверных усилий, мы достигли небольшой поляны на вершине холма и присели передохнуть.

Малайские джунгли славятся обилием пиявок, но почему-то именно на этой поляне их было особенно много, и они отличались небывалой прожорливостью. Правда, в первые минуты мы не увидели ни одной пиявки. Не знаю уж, как они ухитряются проведать о появлении человека, — то ли по колебаниям почвы, вызванным шагами, то ли по запаху, — но не успели мы сесть и закурить, как из кустов выполз настоящий живой ковер. Пиявки, словно маленькие черные гусеницы-землемеры, ковыляли через листья к нам. Иногда они останавливались и, вытянувшись торчком, вертели головой так, будто старались уловить запах. В этом лесу просто не было спасения от пиявок; оставалось только надеяться, что они не присосутся к одной из менее доступных частей вашего тела. Ведь они проникают в малейшие дырочки и двигаются с легкостью пушинки, так что вы ни о чем не подозреваете, пока вдруг не обнаруживаете, что на вас, словно мелкий инжир, висят раздувшиеся от крови черные паразиты. Есть лишь два средства справиться с ними (разумеется, при условии, что вы их заметили): зажженная сигарета или щепотка обыкновенной соли. С их помощью можно заставить пиявку отпустить свою хватку и отвалиться. Если же вы неосмотрительно начнете их отрывать, челюсти останутся в вашей плоти, и за свои муки вы будете к тому же награждены хорошей гноящейся ранкой.

Итак, мы сидели, стараясь отдышаться после подъема, полчища пиявок пожирали нас.

— Прелестно! — с горечью произнес Джим. — Мне чудом удалось спасти несколько граммов крови от этих проклятых растений, а теперь последние жалкие остатки будут высосаны из меня этой дрянью.

Его настроение нисколько не улучшилось, когда Крис упавшим голосом признал, что вершина этого холма не подходит для задуманных им кадров. Мы собрали свое снаряжение и с полным грузом пиявок побрели вниз. Спустившись на песчаный бережок, мы укрылись от посторонних глаз, разделись и с помощью горящих сигарет помогли друг другу избавиться от пиявок.