остаются лежать в состоянии покоя до следующей весны. Личинки способны выдерживать очень низкие температуры, заменяя часть жидкости своего тела на вещество, называемое глицерином, который по свойствам напоминает антифриз. С приходом весны личинки дружно «вылупляются» из яиц и всей семьей (именно так называют их сообщество) начинают плести шатер для житья. Шатры выполняют еще одну функцию, действуя наподобие миниатюрных теплиц. Они расположены так хитро, что собирают максимум утреннего и полуденного солнца. Как установили ученые, при наружной температуре воздуха всего в 18
Направляясь из своего шатра к местам кормежки, гусеницы тянут за собой тонкую шелковую нить, выходящую из бородавки на нижней губе. Передвигаясь по ветвям, они создают своего рода шелковую дорогу, которая совершенствуется и расширяется идущими по их следу братьями и сестрами. Но это еще не конец истории. Мы подошли к самой интересной части нашего повествования, приоткрывающей завесу над естественнонаучной детективной историей. Ученые открыли (во всяком случае, так они утверждают), что каждая гусеница ароматизирует свой след и по ее запаху сородичи узнают кратчайший путь к местам кормежки; таким образом, шелковая нить — это пахучий указатель к лучшему пастбищу. Ученых заинтересовал секрет, выделяемый из хвостовой части на животе гусениц. Его можно было сравнить с тянущимся за идущей по комнате женщиной шлейфом духов «Шанель Э 5» с той лишь разницей, что аромат духов означал вероятное любовное свидание, а секрет гусениц — наличие поблизости продовольственного склада. И духи, и секретируемое вещество «работают» по одному и тому же принципу, правда, цели у них разные. Одна из ученых, женщина с оригинальным, нестандартным мышлением по имени Джейн Игерли, сделала необычное открытие. Она увидела, что одна из подопытных гусениц поползла по начерченному ею в тетради следу карандаша. Может быть, что-то в карандашном грифеле напомнило едва уловимый запах гусениц? После исследований различных видов карандашей оказалось, что в состав некоторых грифелей входили добавки говяжьего или рыбьего жира, возбуждавшие гусеницу и наводившие ее на мысль о сочных зеленых листьях. Далее выяснилось, что независимо от вида добавленных жиров гусеница способна различать степень твердости карандаша одного и того же вида. Исследования в этом направлении продолжаются, и, несомненно, предстоит сделать еще немало удивительных открытий. Узнав так много о жизни гусениц, мы пришли к выводу, что в нашем рассказе о жизни животных в городе будет несправедливо обойти молчанием эту существенную страницу, и потому решили показать частную жизнь коконопряда — этого главного вредителя городских зеленых насаждений.
Но, как я уже сказал, хоть на нашем пустыре и росла вишня — любимое дерево коконопрядов, — самих гусениц не было. Экстренное совещание на высоком уровне обнародовало тот факт, что на сей раз наш бюджет выдержит не предусмотренные сметой расходы по импорту и транспортировке нескольких экземпляров гусениц, обитавших в той части города, где жила Хелен, и подвергавшихся вследствие своей большой численности всяческому остракизму. Мы намеревались рассадить их на вишневое дерево на нашем пустыре и заснять, а после окончания съемки непременно возвратить в родные пенаты.
Итак, съемочная группа принялась за дело. В очередной раз мы с благодарностью воспользовались феноменальными способностями Паулы. Несколько кадров снимали с крыши стоявшего через дорогу здания, вследствие чего голосовые связки и легкие нашего продюсера подверглись очередному испытанию. Только благодаря силе ее голоса и исключительно четкой дикции, мы смогли уловить все команды, которые она громовым голосом, перекрывая шум бесконечного потока ревущих, гудящих и сигналящих машин, выкрикивала с крыши пятиэтажного дома. Сняв большую часть кадров, мы перешли к сцене с коконопрядами. С величайшими предосторожностями их вынули из фургона; каждая облепленная гусеницами ветвь вишневого дерева была тщательно завернута в тончайшую ткань. Благоговейно мы поднесли ветви с гусеницами к нашему дереву, кривобокому и низкорослому, как истинное дитя трущоб; но, несмотря на ущербность, оно дерзко бросало вызов Нью-Йорку, вознамерившемуся его погубить. Ветви привезенной вишни вместе с гусеницами, их шатром и шелковыми автомагистралями аккуратно прикрепили к ветвям нашего уродца, так что сооружение выглядело даже более натуральным, чем настоящее дерево. В это время мы заметили, что к нам присоединилась некая дама, которая с нескрываемым любопытством наблюдала за нашими действиями.
— Интересно, а что это вы тут делаете? — спросила она, колыхнув мощным торсом, втиснутым в обтягивающие брюки и джинсовую куртку.
Аластер обернулся с милой улыбкой, держа голову немного набок. К счастью, пока он окончательно не запутал и без того озадаченную даму, вмешалась Паула.
— Мы снимаем фильм о жизни животных в городе, — любезно объяснила она.
— Хотим показать, что даже в центре такого города, как Нью-Йорк, природа все же продолжает существовать.
— Так вот зачем здесь клопы, — предположила дама.
— Вы правы, — мягко ответила Паула. — Правда, они называются коконопряды.
— Их здесь не было, — уточнила дама. — Это вы их сюда притащили.
— Да, конечно. Видите ли, их почему-то действительно здесь не было и нам пришлось привезти их для съемок из другого места, — объяснила Паула, начиная чувствовать себя несколько неловко под тяжелым немигающим неандертальским взглядом дамы.
— А коли их не было, так какого черта вы их приволокли? — вопросила она.
— Для фильма, — отрезал Аластер, который как раз обдумывал, в каком направлении следует двигаться гусеницам: справа налево или слева направо и как им об этом сообщить.
— Мошенники! — рявкнула дама, выходя из состояния ступора и впадая в состояние спора с ближним, характеризующимся общеизвестной стойкой с широко расставленными ногами и руками, упертыми в бока. — Вы их сюда притащили, их здесь не было. Мошенники. Вы специально приволокли сюда этих клопов.
— Ну конечно, мы принесли их сюда, — раздраженно ответил Аластер, плавное течение мысли которого было грубо прервано. — Если бы мы их не принесли, нам некого было бы снимать.
— Все равно мошенники, — упорствовала дама. — И все вы врете.
— А вы никогда не задумывались, мадам, — выступая в роли миротворца, произнес я, — о том, что девяносто процентов фильмов о природе, как и фильмы Уолта Диснея, все подделаны? И вообще, весь процесс создания фильмов в каком-то смысле подделка. Равно как и портрет, сделанный портретистом, и нарисованный пейзажистом пейзаж. Все они, как бы вам это объяснить, выставляют природу в более выгодном свете.
— Уолт Дисней не мошенник, — взревела дама, начиная проявлять агрессивность саблезубого тигра, чувствующего, что его пытаются заманить с ловушку. — Уолт Дисней американец. А вы мошенничаете, да еще на нашей территории.
— У нас есть разрешение из мэрии, — сказала Паула.
— А вы у нас спросили разрешение, у домового комитета 87-й улицы? — надувшись, словно индюк, заклокотала она.
— Нам казалось, что подобные разрешения — прерогатива мэрии, — сказала Паула.
— Да ваша мэрия, тьфу, по сравнению с домовым комитетом 87-й улицы, — выпалила дама.
— Ну знаете… для некоторых… небоскребы… масса жизни… гусеницы,
— вставил Аластер, добавляя нотку безумия в и без того усложнившуюся дискуссию.
— Вот сейчас пойду и доложу все домовому комитету 87-й улицы, — пообещала дама. — Тогда посмотрим, кто вам позволит мошенничать.
Она удалилась решительным шагом, и мы облегченно вздохнули. Но радость наша была недолгой. Аластер пытался втолковать коконопряду, что от него требуется, но тот, к сожалению, ни слова не понимал по-английски. В это время возвратилась наша дама в сопровождении еще одной — настоящей мегеры, будто вылупившейся из змеиного яйца, со сверлящим, словно лазер, взглядом — типичная представительница такого сорта людей, которые во всем видят только плохое. За ней, вероятно для подмоги, следовал человечек, словно когда-то, в далекой юности, сделанный из картона и непрерывно мокший под дождем всю оставшуюся жизнь.
— Что здесь происходит? — спросила Мегера.
