– Ну уж и жалованье, – буркнул в ответ дядя Володя и залепил оплеуху своему пленнику, который в этот момент попытался вырваться. – Милостыня, а не жалованье, курам на смех… А ты стой спокойно, пока я тебе башку не оттяпал!… Идите вон поищите другого дурака, чтобы за такие копейки чистил ваши унитазы… Что, сливной бачок у вас протек? Правильно. Я когда еще нашему ЖКО советовал венгерские ставить…

– Доннерветтер, – пискнул неудавшийся беглец. – Я больше не буду, герр докт… то есть герр сантехник…

– Болван, – зло припечатал герр доктор. – Если останешься в живых, сам будешь сессию сдавать. И историю философских учений – сам…

– Сливной бачок в порядке, – доложил Курочкин дядя Володе. – Я насчет ванны пришел к вам. Она опять засорилась, хотя мы совсем недавно пробивали вантузом. И вы еще сказали, все будет работать…

– Не надо рыбу чистить над ванной, – сурово отрезал сантехник. – Я в прошлый раз столько чешуи из трубы выгреб, что хватило бы на целую большую акулу…

– Я не сдам сессию, – панически заверещал тем временем юный фриц. – Ихь видерхоле нох айн маль: я не сдам эту философию!

Дядя Володя угомонил двоечника еще одной, уже профилактической, оплеухой. Верещание захлебнулось, перейдя в приглушенные стенания.

– Благодарю вас, – церемонно сказал герр доктор.

– Какая еще чешуя? – обиженно проговорил Курочкин. – Это не у нас рыба, это в сто тридцать третьей рыба, у соседей. А мы – в сто тридцать второй. Моя жена терпеть не может чистить рыбу, из-за запаха…

– Я не сда-а-а-ам филосо-о-о… – тихо завыл юный фриц. – Меня на экзамене заре-е-е-ежут… Лучше уж сейчас, сразу…

– Пырните его, – посоветовал сантехнику герр доктор. – Ведь не отстанет, пока не добьется своего. Только клянчить и умеют, олигофрены.

– Мы эту чешую и в глаза не видели, – сообщил сантехнику Курочкин и даже замотал бы головой, если бы не острие скальпеля у горла.

– Значит, у вас – собачья шерсть, – гнул свое дядя Володя. – Привыкли, понимаешь, своего черного пуделя в ванне купать. А он у вас лысеет, как сто чертей. Шерсть эта черная и не такую трубу может забить… Не дергайся, я тебе сказал!

– Ну, последний разо-о-о-чек, – проныл пленник. – Герр доктор, унзер лерер, унзер фюрер, бигге…

– И лысый пудель – не у нас, – восстановил истину Дмитрий Олегович. – Этот Мефчик – над нами, в сто тридцать шестой квартире, а мы – этажом ниже…

– Даже и не мечтай, – сказал юному фрицу герр доктор. – Я больше тебе не лерер, ты уже снят с довольствия. И Пауль тоже под вопросом.

– А-а! – вспомнил, наконец, сантехник. – Сто тридцать вторая, так бы и сказали. Курочкины! У которых зимой смеситель заклинило.

– Заклинило! – обрадовался Дмитрий Олегович, очень довольный возвращению в лоно собственной фамилии. – Я – Курочкин! Я…

Холодное острие скальпеля оцарапало ему шею.

– Курочкин, Уточкин, – сварливо проговорил герр доктор. – До чего туп у нас плебс, я удивляюсь. Целый час он мне морочил голову и не смог внятно объяснить, что он не сантехник Потапов, а бог знает кто с засорившейся ванной…

– Геноссе Пашка больше виноват, – простонал юный фриц, уже снятый с довольствия. – Он первый сказал, что этот Потапов – и есть Потапов, а на самом деле он ведь никакой не Пота…

– Не надо было человеку рот затыкать, – злорадно сказал Дмитрий Олегович. – Давно бы разобрались, кто здесь сантехник, а кто – фармацевт.

– А кто из нас фармацевт? – с интересом осведомился дядя Володя. – Профессор, что ли? Но он, я понял, по стишкам специалист…

– Я не фармацевт, – испуганно открестился юный фриц, так и норовя обмякнуть в руках сантехника. – Я в пединституте учусь, на четвертом ку-у-у-у-рс… – И он снова залепетал что-то об экзаменах.

– Фармацевт – я, – скромно сознался Дмитрий Олегович.

– Это хорошо, – одобрил дядя Володя. – Башка заболит, будет у кого таблетку панадола занять… Сто тридцать вторая квартира, теперь уж не забуду… Стой ты нормально, кому говорят!

– Последняя се-е-е-ессия-а-а… – тихо подвыл дяди-Володин пленник. – Я ведь ни на одной ле-е-е- екции-и-и… Ой, больно!

– Не советую, – заметил Дмитрий Олегович, пользуясь удобным случаем дать профессиональную рекомендацию. – Панадол – это тот же самый парацетамол, а все добавки…

– Майн готт, – с грустью проговорил герр доктор, окидывая своим черепашьим взглядом подвал. – Я ведь человек по природе не злой, с высшим гуманитарным образованием, с докторской степенью. Но сейчас я бы с удовольствием увидел вас всех в гробу. В общем. Старый дедуля гранату нашел, с этой гранатой к райкому пошел… – мечтательно добавил он.

– Будет тебе, профессор, – проронил дядя Володя. – Всех – это уж слишком. Но вот кого бы я своими руками сейчас шлепнул, не задумываясь, – так это Кондратьева, суку. Повезло покойничку, вовремя, говно такое, ускребся. Хоть бы намекнул, падла, про брюлики в бутылке! Из-за него я, выходит, такое богатство спустил в канализацию…

– Как – в канализацию?! – выдохнул герр доктор. Рука его дрогнула, и Курочкин получил еще одну царапину. Как во время неудачного бритья.

– Обыкновенно, – огрызнулся в ответ сантехник. – Покакал – и все дела. Сливай воду, туши свет…

И в ту же секунду, как по команде, в подвале погас свет.

– Замыкание, – сказал в темноте голос дяди Володи.

– Этого… этого не может быть! – воскликнул герр доктор.

– Почему не может? – вздохнул невидимый сантехник. – Это у нас как раз часто бывает. Дом старый, выбить фазу – пара пустяков. Включит кто-нибудь неисправную электроплитку…

– Какую еще, к чертям, электроплитку?! – невежливо перебил докторский голос. – Я о бриллиантах вам говорю!

– Я тоже – не о вишневых косточках, – откликнулся дядя Володя и шумно завозился где-то в подвальной темноте.

– Не двигайтесь! – нервно предупредил герр доктор. – Если вы надеетесь меня обмануть, то напрасно: я вижу в темноте, как кошка. Мой скальпель – у сонной артерии вашего фармацевта… Где бриллианты?!

Курочкин почувствовал, как острое лезвие коснулось его уха. Очевидно, герр доктор все-таки видел в темноте похуже кошек. Либо сильно недооценивал зрение кошек.

– Больно мне нужно тебя обманывать! – фыркнул невидимый дядя Володя. – Пустую бутылку даже могу подарить, если хочешь. Хранил, дурак, на память об усопшем, и этикетка там красивая. А брюликов – давно нема, лет уж почти двадцать. Слушал я сейчас вашу ученую болтовню, чуть сам не расплакался. Три камушка по двенадцать с половиной каратов, один – по тридцать два, класса «Иван Сусанин»… – передразнил он. – Тьфу! Главный «Сусанин» – падла Кондратьев, чтоб он в гробу перевернулся. Возьми, говорит, припрячь импортный джин, а то, мол, кореша без спроса вылакают. А вернусь, говорит, из Питера – и мы его совместно употребим… Я еще подумал: чего он такой ласковый ко мне, вроде друзьями сроду не были? Ну, взял. А как не взять, если он – в авторитете был? Пообещал, что один, без него – ни-ни! Ладно, говорю. Поставил в шкафик – и слово сдержал. Пока не узнал, что Кондратьев в Крестах загнулся… Ну, тогда уж, как положено, открыл, помянул по русскому обычаю…

– И что? – жадно спросил доктор.