Там Начальник в ярком доспехе,В грозном шлеме звездных лучей,И к старинной, бранной потехеОгнекрылых зов трубачей.Но и здесь на земле не хужеТа же смерть — ясна и проста:Здесь товарищ над павшим тужитИ целует его в уста.Здесь священник в рясе дырявойУмиленно поет псалом,Здесь играют марш величавыйНад едва заметным холмом.
Видение
Лежал истомленный на ложе болезни(Что горше, что тягостней ложа болезни?),И вдруг загорелись усталые очи,Он видит, он слышит в священном восторге —Выходят из мрака, выходят из ночиСвятой Пантелеймон и воин Георгий.Вот речь начинает святой Пантелеймон(Так сладко, когда говорит Пантелеймон)— «Бессонны твои покрасневшие вежды,Пылает и душит твое изголовье,Но я прикоснусь к тебе краем одеждыИ в жилы пролью золотое здоровье». —И другу вослед выступает Георгий(Как трубы победы, вещает Георгий)— «От битв отрекаясь, ты жаждал спасенья,Но сильного слезы пред Богом неправы,И Бог не слыхал твоего отреченья,Ты встанешь заутра, и встанешь для славы». —И скрылись, как два исчезающих света(Средь мрака ночного два яркие света),Растущего дня надвигается шорох,Вот солнце сверкнуло, и встал истомленныйС надменной улыбкой, с весельем во взорахИ с сердцем, открытым для жизни бездонной.
Я вежлив с жизнью современною...
Я вежлив с жизнью современною,Но между нами есть преграда,Все, что смешит ее, надменную,Моя единая отрада.Победа, слава, подвиг — бледныеСлова, затерянные ныне,Гремят в душе, как громы медные,Как голос Господа в пустыне.Всегда ненужно и непрошеноВ мой дом спокойствие входило:Я клялся быть стрелою, брошеннойРукой Немврода иль Ахилла.Но нет, я не герой трагический,Я ироничнее и суше,Я злюсь, как идол металлическийСреди фарфоровых игрушек.Он помнит головы курчавые,Склоненные к его подножью,Жрецов молитвы величавые,
