фирмы «Кростуэйт и Кростуэйт» (магазины тканей); управляющему фирмы бакалейных товаров, что на Хай-стрит. Один раз ему пришлось выйти на мостовую, чтобы помочь какому-то толстяку выбраться из такси. Потом он вернулся к дверям, встал рядом с Руби и снова слушал ее болтовню, добродушно, но с абсолютно бесстрастным лицом.

— На десять минут опаздывает, — сказала Руби. — Я думала, это человек, которому можно верить. Надо было по дереву постучать или пальцы скрестить. Так мне и надо. А я с большей охотой потеряла бы честь, чем этот бифштекс. Вы его знаете? Толстый такой, держится развязно, всюду бывает. Дэвис его зовут.

— Он всегда сюда девушек приводит, — ответил швейцар.

Коротенький человечек в пенсне торопливо прошагал мимо:

— Веселого Рождества, Хэллоуз!

— Веселого Рождества и вам, сэр. — И повернулся к Руби: — С этим типом далеко не уедешь.

— Я с ним и до супа еще не доехала, — ответила Руби.

Пробежал мальчишка-газетчик:

— «Новости» — специальный выпуск! Полуденный специальный выпуск «Новостей»!

«Новости» были вечерним изданием газеты «Ноттвич Джорнел». Через несколько минут промчался еще один мальчишка:

— Специальный выпуск «Почты»! — Это был вечерний «Ноттвич Гардиан».

Невозможно было расслышать, что они кричали, а северо-восточный ветер трепал рекламные плакаты, так что на одном можно было прочесть только »…гедия», а на другом — «…ство».

— Существуют же границы, — сказала Руби, — девушка не может так себя ронять. Десять минут опоздания — это предел.

— Но вы прождали дольше, — сказал швейцар.

Руби ответила:

— Да, со мной всегда так. Скажете, я на мужчин бросаюсь, да? Я и сама так считаю, только почему- то вот бросаться-то бросаюсь, да все как-то мимо проскакиваю. — И она добавила очень мрачно: — Беда-то вот в чем: я создана, чтобы сделать мужчину счастливым. И это на мне написано всеми буквами. А они пугаются. Я их не виню. Мне самой это было бы противно.

— Вон идет начальник полиции, — сказал швейцар. — В Управление собрался, выпить стаканчик. Жена ему дома выпивать не позволяет. Самые лучшие пожелания к Рождеству, сэр.

— Что-то он уж очень торопится.

Плакатик газетной рекламы снова мелькнул буквами «Траг…».

— А он как, мог бы угостить девушку хорошим бифштексом с луком и жареной картошкой?

— Вот что я вам скажу, — ответил швейцар, — подождите где-нибудь тут еще минут пять, я как раз пойду обедать.

— Замётано, — ответила Руби, скрестила пальцы и постучала по дереву. Потом вошла обратно в холл и повела долгую воображаемую беседу с неким режиссером театра, которого она представляла себе похожим немного на мистера Дэвиса, но такого мистера Дэвиса, который не нарушает обещаний. Режиссер назвал ее малышкой, сказал, что у нее талант, пригласил пообедать, затем отвез к себе, в роскошную квартиру, и угостил целой серией коктейлей. Спросил, как она отнеслась бы к контракту в одном из театров Уэст-Энда — пятнадцать фунтов в неделю! — и сказал, что хочет показать ей квартиру.

Смуглое, пухленькое лицо Руби утратило мрачное выражение, она, взволновавшись, закинула ногу на ногу, чем вызвала возмущенную реакцию какого-то бизнесмена, записывавшего полуденные биржевые ставки. Он пересел подальше, ворча себе под нос. Руби тоже бормотала себе под нос. Она шептала:

— Это — столовая. А если пройти сюда — тут ванная. А это — элегантно, не правда ли? — это спальня. — Руби сразу же ответила, что, разумеется, согласна на пятнадцать фунтов в неделю, но нужен ли ей, в самом деле, контракт в Уэст-Эндском театре? Тут она взглянула на стенные часы и вышла из холла. Швейцар уже ждал.

— Как? — воскликнула она. — Я должна выйти в свет об руку с этой униформой?

— У меня всего двадцать минут, — ответил швейцар.

— Значит, не будет бифштекса, — сказала Руби. — Ну что ж, сосиски тоже подойдут.

Они уселись у буфетной стойки с другой стороны рынка и заказали сосиски и кофе.

— Эта ваша форма, — сказала Руби. — Она меня смущает. Могут подумать, вы

— гвардеец короля и только для разнообразия охраняете сегодня девушку.

— Вы стрельбу слыхали? — спросил буфетчик.

— Какую стрельбу?

— Да от вас совсем близко, за углом. В «Мидлендской Стали». Трое убитых. Этот старый черт, сэр Маркус, и еще двое. — Он положил на стойку раскрытую газету — полуденный выпуск, и старое, жестокое лицо сэра Маркуса, расплывшиеся черты и встревоженные глаза мистера Дэвиса возникли перед ними среди чашек с кофе и сосисок, рядом с перечницей и электрической кофеваркой.

— Вот почему он не пришел, — сказала Руби и смолкла, погрузившись в чтение.

— Интересно, чего этому Ворону надо было? — сказал швейцар. — Взгляните-ка. — И он указал на коротенький абзац в конце статьи, где сообщалось, что из Скотленд-Ярда самолетом прибыл начальник Специального отдела политических преступлений и незамедлительно направился в Управление «Мидлендской Стали».

— Не пойму, что бы это могло значить, — сказала Руби.

Швейцар шелестел страницами, что-то искал. Сказал задумчиво:

— Странно, правда? Мы вот-вот вступим в войну, а они всю первую страницу занимают каким-то убийством. А войну загнали на последнюю полосу.

— А может, войны не будет.

Они замолчали над своими тарелками. Руби казалось невероятным, что мистер Дэвис, который сидел вместе с ней на ящике и разглядывал рождественскую елку, умер, умер такой мучительной насильственной смертью. Может быть, он все-таки собирался прийти на свидание. Может, был вовсе не таким уж дурным человеком. Она сказала:

— А мне вроде его даже жалко.

— Кого? Ворона?

— Ну нет, не Ворона. Я про мистера Дэвиса говорю.

— Я вас понимаю. Мне тоже вроде бы жалко… старика. Я раньше сам там работал, в «Мидлендской Стали». У старика бывали такие… ну, что ли, моменты… Посылал всем рабочим индейку к Рождеству. Не такой уж плохой человек был. Там лучше было, чем здесь, в «Метрополе».

— Ну что ж, — сказала Руби, допивая кофе, — жизнь продолжается.

— Возьмите еще чашечку.

— Не хочу, чтобы вы окончательно разорились, — сказала Руби. — Все было как надо.

Не вставая с высокого табурета, она прислонилась к Хэллоузу плечом; их лица сблизились; они притихли — ведь оба знали человека, так неожиданно ушедшего из жизни; это обоюдное знание вызывало странное ощущение общности: оно было приятно и придавало уверенности. Возникало чувство надежности, какое бывает, когда двое любят друг друга, но без мучительной страсти, без неопределенности, без боли.

Сондерс спросил у служащего «Мидлендской Стали», как пройти в уборную. Он мыл руки и думал: с этим делом покончено. Он не был удовлетворен этим делом: начавшись обычным ограблением, оно привело к двум убийствам и к смерти самого убийцы. Тут была какая-то тайна; не все еще выплыло наружу. Сейчас Матер сидел наверху, на последнем этаже, с начальником Политического отдела; они просматривали личные бумаги сэра Маркуса. Могло оказаться, что рассказ девушки и в самом деле соответствовал действительности.

Больше всего Сондерса беспокоила именно она. Он не мог не восхищаться ее смелостью и дерзостью, но в то же время испытывал к ней ненависть — ведь это она заставила Матера страдать. Сондерс готов был возненавидеть любого, кто причинил боль Матеру.

— Придется отвезти ее в Скотленд-Ярд, — сказал ему Матер. — Они, возможно, заведут на нее дело.