Она уже видела, как катастрофа обрушивается на Францию. Если Нантский эдикт будет отменен, французские гугеноты потеряют всякую свободу и право богослужения в городах. Они не смогут жениться законным образом, их дети будут считаться незаконнорожденными, их подписи не будут действительны, и у них не останется иного выхода, нежели обратиться в католичество или бежать из страны…

Но в сущности, разве Нантский эдикт уже давным-давно не потерял силу? Разве он не перестал применяться? Ей ли не знать этого!

Она жила в Америке новой, свободной жизнью и стала понемногу забывать мрачные преследования, которым она подвергалась вместе с гугенотами в Ла-Рошели.

Однако ее цельная натура взбунтовалась против бессовестного обмана, затрагивающего судьбу народов.

— Нет, это невозможно, — повторила она, резко подымаясь, — это значило бы, что все порывы людей к благу разбиваются о произвол королей…

— Вы говорите, как античный трибун, — заметила с иронией госпожа де Модрибур.

— А вы как ханжа из Общества Святого причастия, — бросила ей Анжелика, направляясь к двери. Герцогиня стремительно настигла ее.

— О, простите меня, дорогая, обожаемая, — молила она прерывающимся голосом, — не знаю, что со мною сталось, я вела разговор с вами в таком тоне.., с вами, с той, кто олицетворяет милосердие. Простите меня! Вы сокрушаете во мне какую-то твердыню, которая помогала мне жить, и потому временами.., я начинаю вас ненавидеть! И завидовать вам… В вас столько жизни, вы такая настоящая! Ах, как мне хочется, чтобы вы оказались не правы… И все-таки, боюсь, вы будете правы. Но простите меня… Здесь вдруг обнаружились моя слабость и ненадежность, и это мучает меня…

Она вцепилась в плечи Анжелики, стремясь удержать ее, а глаза ее пытались поймать взгляд графини.

Ее золотые зрачки вспыхнули невыразимой радостью, когда, подобные разбушевавшемуся, яростному морю, зеленые, потемневшие глаза Анжелики встретились наконец с ее взглядом.

— Услышьте же мое раскаяние, — прошептала она. — Простите меня… Я.., я немного похожа на вас, я привыкла, чтобы мне повиновались или же чтобы меня понимали.., по крайней мере, чтобы меня выслушивали. Я знаю, что мне нужно бороться с моей гордыней, но я не хочу, чтобы между нами стояла хоть какая-то тень, несмотря на все различия между нами… Не знаю, каким загадочным образом вы обрели над моим сердцем огромную власть, а оно не так просто уступает чьим-то чарам…

Казалось, из глубины прекрасных глаз герцогини звало на помощь напуганное существо. От этого впечатления, промелькнувшего в сознании Анжелики, ее раздражение улетучилось. Она не могла сердиться на Амбруазину де Модрибур за то, что ее жизненные правила списаны с упрощенных религиозных предписаний, вдолбленных ей с самого детства: все, что не с Богом и не с его Церковью, то против Бога.

Однако она догадывалась: научные познания герцогини, столь редкие для женщины того времени, позволяли надеяться, что Амбруазина сможет прийти к более широкому пониманию жизни. Герцогиня обняла Анжелику, пылко сжала ее руки.

— Пожалуйста, давайте помиримся. И давайте отныне постараемся излагать друг другу наши точки зрения, не ссорясь и не теряя терпения. По-моему, мы обе чуть что «кипятимся», как и все французы вообще и выходцы из Пуату в частности, не правда ли?..

Ее улыбка взывала о сочувствии. Амбруазина была почти одного роста с Анжеликой, но из-за своей хрупкости (которая столь бросалась в глаза, что временами приходилось даже опасаться, как бы герцогиня не потеряла сознание) она выглядела невысокой. В минуты подобной слабости герцогиня излучала какое-то особое обаяние, и Анжелика решила, что сейчас было бы неуместно упорствовать.

— Хорошо, — сказала она, улыбнувшись в ответ, — я признаю, что, обсуждая Нантский эдикт, мы слишком увлеклись, споря вокруг этой жгучей темы; к тому же, в конечном счете, она нас более не касается. Ведь мы обе

— и вы, и я — живем отныне в Америке.

— Да, и это принуждает обратиться и к другим жизненным укладам, быть может, исповедовать не столь строгие принципы. Я попробую!

Они вновь сели, и госпожа де Модрибур поинтересовалась подробностями намечающихся браков.

Анжелика постаралась, ничего не преувеличивая, описать положение Голдсборо и связанных с ним поселений в том деликатном «дуэте», который Новая Франция и Новая Англия исполняли в северной части американского континента. Счастье еще, что последние десятилетия в эту ситуацию больше не вмешивались испанцы — англичанин Дрейк note 23 их образумил. А когда-то они были совершенно убеждены, что вместе с португальцами смогут поделить между собой весь американский континент, повинуясь лишь указаниям папы римского.

Она описала положение Французского залива, чьи границы подходили ближе к англичанам (которым, по Бредскому договору note 24, он отошел), чем к французам, под чьим влиянием он находился благодаря жителям тех колоний и поселений, что здесь еще оставались у Франции. Впрочем, этот край был слишком заброшен и удален от обеих держав, чтобы им можно было управлять из такой дали. Кроме того, независимый ухе в силу своего географического положения залив, открытый в никогда не замерзающий, полный сказочных богатств океан, мог рассчитывать на кипучую торговую деятельность, если только местное население сможет объединиться, создать свои законы и жить по ним.

Как только речь заходила о коммерческих предприятиях, герцогиня де Модрибур становилась очень внимательна, и ее поведение более не зависело от мистических понятий — возвышенных, но слишком оторванных от земли.

Это роднило их обеих. Они понимали друг друга с полуслова и могли играть в открытую.

Молодая вдова оказалась весьма искушенной в этой области и была в курсе всех тайн и превратностей коммерции в колониях — и французских, и английских. Она знала, что означают те или иные цифры, а также весьма здраво судила о том, что нужно требовать от предприятия в самом начале, чтобы оно не стало убыточным.

Как и все французы, обращающие свои взоры к колонии, она чрезвычайно интересовалась пушниной. Анжелика подтвердила то, что герцогиня, по-видимому, и без того знала: самая оживленная торговля велась с дикарями, живущими на реках Пентагует и Святого Иоанна. Первые поставляли шкуры лосей и медведей, вторые — бобров и выдр. В обычный год лосиные шкуры с реки Святого Иоанна доходили до трех тысяч, а с реки Пентагует — шли вдвое дороже.

— Так вот почему барон де Сен-Кастин так богат, — мечтательно промолвила герцогиня. — В общем, Голдсборо мог бы стать свободным портом?

Анжелика не стала уточнять, что он уже был им. Следовало оставить герцогине время взвесить все «за» и «против» между верностью французскому королю, что неразрывной нитью было связано со спасением ее души, и ее финансовыми интересами. Вероятно, Амбруазина всегда умело вела свой корабль в этом направлении, но тут она оказалась перед дилеммой.

— После того, что я услышала от вас и что увидела здесь, я начинаю понимать, что независимость Америки, конечно же, коренится в независимости тех, кто желает ее процветания, а не в повелениях, поступающих издалека. Мои девушки могли бы, конечно, обустроиться здесь к своей выгоде. Но богатство еще не все на этой земле…

Она тяжело вздохнула.

— Ах! Как я хотела бы побеседовать с монахами из Общества Иисуса, дабы выслушать их наставления. Они обладают какой-то особой благодатью в просвещении душ и мыслят гораздо шире, чем вам представляется. Ими движет лишь одна священная цель, но если она может сочетаться с надежной материальной основой, они всегда это приветствуют. Иезуит увидел бы здесь, наверное, возможность свести на нет влияние англичан и гугенотов в ваших краях. Вера моих девушек крепка, они сумеют передать ее, своим мужьям и удержать на здешних берегах власть настоящей религии. Что вы об этом думаете?

— Ну что ж, такой взгляд на вещи возможен, — Анжелика с трудом удержалась от улыбки. — И уж