Флетчер показала на маленькую сморщенную старушку, единственными украшениями которой были улыбка и варикозные вены, напоминающие атлас автомобильных дорог Пенсильвании. Старуха держала небольшой зонтик от солнца.

— Иногда мне кажется, что Дженни притворяется, — заметила Флетчер. — Но заставить ее признаться невозможно. Да и не стоит, наверное.

— Неужели кто-то из них прикидывается? — удивился я.

Флетчер отрицательно покачала головой.

— Долго притворяться невозможно. Время от времени сюда проникают здоровые в надежде воспользоваться преимуществами стадного образа жизни — им кажется, что они получат здесь полную свободу половых отношений. Но… Здесь с ними что-то происходит, и они остаются. Они могут какое-то время симулировать, но притворство — лишь первый шаг на пути приобщения к стаду. — Флетчер помолчала. — Мы имеем дело с феноменом, которого пока до конца не поняли.

— Кажется, я начинаю улавливать суть, — сказал я. — Здесь действуют какие-то чары. Но чтобы попасть под их влияние, недостаточно стоять в сторонке и наблюдать. Это… как антропологическая черная дыра. Чем ближе к ней, тем больше вероятность, что вас затянет.

— Пожалуй, — кивнула Флетчер. — Но это лишь часть проблемы. Сначала здешнее стадо было самой многочисленной группой «раненых», а теперь оно притягивает и поглощает сторонних наблюдателей — любого, кто войдет с ним в достаточно близкий контакт. Мы не разрешаем ковбоям работать больше одного дня в неделю, хотя надо бы еще меньше. — Она помолчала, потом добавила: — В общемто из-за этого мы и закрыли город, не придумав ничего другого. Стоял даже вопрос об эвтаназии.

— Шутите?!

Она отрицательно мотнула головой.

— Ничуть. Я, конечно, выступила против. Здесь кроется нечто такое, что мы должны понять.

Она протянула руку.

— Пойдемте. — Куда?

— Потолкаемся среди них. Это неопасно. Я недоверчиво уставился на Флетчер.

— Только что вы втолковывали мне, что стадо чуть ли не каждый день засасывает людей, а теперь хотите, чтобы я туда пошел?

— С вами буду я.

— Признаться, это меня не вдохновляет. Она показала на часы:

— Заведите таймер. Если начнете терять контроль над собой, звонок приведет вас в чувство. Уверяю, требуется не менее часа, чтобы колдовство подействовало.

— Колдовство?

— Самое подходящее слово. Впрочем, сами увидите. Я проворчал кое-что по поводу благих намерений и занялся часами. Флетчер уже приближалась к толпе, и я поспешил за ней.

— Ш-ш, — удержала она. — Не бегите — они забеспокоятся. Мы однажды вызвали панику и давку. Ужас что творилось. Просто постойте минуту неподвижно и постарайтесь представить себя членом стада. Не разговаривайте. Только смотрите и слушайте.

Мы стояли бок о бок, медленно поворачиваясь и наблюдая за телами, кружащими вокруг с довольными лицами. Зрелище нервировало. Внутри нарастало беспокойство; подмышки взмокли от пота.

Солнце припекало вовсю; было почти жарко. Я расстегнул две верхние пуговицы на рубашке.

Передо мной остановилась обнаженная девушка с рыжими волосами и грязной мордашкой. Она вполне могла сойти за родную сестру Питера Пэна[4]. Девушка улыбалась, но как-то озадаченно. Она боязливо шагнула ко мне, протянула руку и дотронулась до моей рубашки. Пощупала ее, потом понюхала; подняла голову и понюхала меня. Дотронулась до моего лица, пробежала пальцами к подбородку, потом к груди, задержалась на пуговицах рубашки и стала их рассматривать. Чтобы понять, как устроена застежка, у нее ушло немного времени. Она расстегнула следующую пуговицу и улыбнулась, довольная собственной сообразительностью.

Очередь дошла до моей руки. Она вертела ее и так, и эдак, потом понюхала. Должно быть, запах понравился, потому что она лизнула мои пальцы. Потом потерлась о руку своей грудью, маленькой, с твердыми сосками.

Девушка оставила мою руку, но я не мог заставить себя отпустить грудь. Она снова внимательно ощупала мое лицо. Потом неожиданно отступила назад, опустилась на четвереньки и, повернувшись ко мне задом, призывно завиляла попкой.

— Ух… — выдохнул я и беспомощно посмотрел на Флетчер, чувствуя, что заливаюсь краской.

— Что же вы, давайте, — подбодрила Флетчер, — если есть желание. Это только первый шаг к приему в стадо.

— Спасибо. На этот раз — пас, — выдавил я.

— Большинство мужчин не отказываются. По крайней мере, в первый раз.

— Что вы хотите этим сказать? Флетчер пожала плечами.

— Весьма непосредственное общение, не правда ли? Мы к такому не привыкли. Его трудно проигнорировать, а забыть почти невозможно.

Девушка снова оглянулась, на сей раз — удивленно. Потом встала, обиженно посмотрела на меня и понуро побрела прочь. Я чувствовал себя виноватым, но минуту спустя она уже предлагала себя какому-то подростку. Тот пристроился сзади и быстро овладел ею. Девушка глубоко задышала и рассмеялась, смех подхватил паренек.

— С точки зрения антропологии… — начал я, но голос меня подвел. В горле запершило. Я откашлялся. — Прошу прощения. Мне кажется, мы стали свидетелями не совсем типичного поведения.

— Наоборот, — усмехнулась Флетчер.

— Я не о том… Допустим, мы изучаем стаю обезьян. У высших и низших приматов промискуитет встречается не очень часто, не так ли?

— Не так часто, как здесь. Но, может быть, для людей, превратившихся в приматов, такое поведение как раз типично? Откуда нам знать. Пока у нас слишком мало данных о человеческих стадах. Есть у меня собственная теория…

Флетчер внезапно замолчала. Подросток быстро кончил и потерял всякий интерес к партнерше. Он уже ушел, а она продолжала извиваться на земле и тихонько хихикать.

— Продолжайте, я слушаю, — напомнил я.

— Ну… — протянула Флетчер. — По моей теории, все, что мы видим здесь… квинтэссенция или, если хотите, отражение нашей собственной культуры, только возвратившейся на уровень приматов.

— Поэтому они так… возбудимы? Флетчер кивнула.

— Возможно. Наша культура тяготеет к гиперсексуальности. Эти… приматы.. . хорошо усвоили урок. — И добавила: — Но они по-прежнему демонстрируют нам издержки цивилизации — то, что было необходимо человекообразным для возникновения у них разума. И хотя эти люди, похоже, его лишились, они продолжают разыгрывать старые роли, повторять пройденное.

— Я не уверен, что понимаю.

— Ну хорошо. Попробуем с другого конца. Самосознание преследует собственные цели и для их достижения инстинкты. С точки зрения биологического вида все мы сумасшедшие, ибо подавляли свое естественное поведение людской стаи, стараясь стать разумными. Большинство из нас настолько увлеклись этим стремлением, что умышленно приспособили к этому свои тела и души. Мы разучились чувствовать себя. Так называемые цивилизованные люди ведут себя так, словно ими кто-то манипулирует с помощью дистанционного управления. Они действуют как механизмы.

То, что здесь произошло, по моей теории, своеобразная реакция. Эпидемии настолько повредили мировосприятие этих людей, что они утратили самосознание. Разум больше не подчинялся им, и они отказались от него. Мы видим здесь реликт стадного поведения. Оно больше не нуждается в маскировке. У них нет ни прошлого, ни настоящего, никакого чувства времени. Они просто существуют, просто чувствуют. Когда им грустно, грустят… пока у них не возникает другой эмоции, и тогда они перестают грустить и предаются чему-нибудь другому.