учись. — Медленно спускаясь под гору, Кебра оглянулся. Коналин держал поводья на уровне груди. Они съехали вниз, и Кебра показал ему основы управления лошадью.

— Попробуем перейти на рысь, — сказал лучник. — Двигайся в такт с конем, иначе тебя постигнет участь Зубра, и твоя задница превратится в барабан. Поехали!

Коналин начал подскакивать, и его конь замедлил ход.

— Не натягивай поводья, парень. Этим ты подаешь коню знак остановиться.

— Ничего не выходит, — проворчал красный как рак Коналин. — Лучше сяду обратно на козлы.

— Сразу ничего не выходит, Коналин, а у тебя, между прочим, все прекрасно получается. Ты прирожденный наездник.

— Правда?

— Нужна только привычка. Давай-ка еще разок.

У Коналина разламывался хребет, но потом он вдруг поймал ритм, и езда превратилась в удовольствие. Солнце вышло из-за туч, и узел, в который скрутилось нутро Коналина, развязался. Он провел свою жизнь в нищих кварталах города и не знал, как прекрасны могут быть горы. Он скакал на резвом коне, овеваемый свежим ветром, и ощущал радость, которой никогда до сих пор не испытывал. Он ухмыльнулся Кебре, который ответил ему улыбкой, и всадники повернули назад.

— Теперь чуть быстрее, только недолго, потому что кони устали, — сказал Кебра.

Скачка назад к повозке стала для Коналина сплошным наслаждением. Он забыл о своих лохмотьях, о язвах на коже. Сегодняшний день преподнес ему подарок, который никто уже не мог у него отнять.

—Ты скачешь, как настоящий рыцарь! — сказала Фарис, когда он поравнялся с ней.

— Это так здорово! Похоже… похоже… — Он засмеялся. — Не знаю, на что это похоже, но здорово.

— К вечеру ты заговоришь по-другому, — умерил его восторги Зубр.

Дагориан сопровождал их около часа, а затем ускакал вперед, чтобы поискать место для лагеря.

Когда солнце начало опускаться за горы, их галопом догнал Ногуста.

— Погони пока не видно, но они приближаются, — сказал он Кебре.

— До реки мы засветло не доедем — лошади устали, — ответил лучник.

— Я тоже, — признался Ногуста.

В сумерках они увидели Дагориана, который остановился у маленького озера. Он уже развел костер, и усталые путники собрались у огня. Кебра с Коналином расседлали коней и вытерли их пучками сухой травы. Кебра показал пареньку, как спутывать их. Отправив верховых лошадей пастись, они распрягли повозку. Заметив, как скованно движется Коналин, Кебра с усмешкой сказал ему:

— Ты натрудил себе мышцы — ну да ничего, привыкнешь. Понравилось тебе ездить верхом?

— В общем, да, — небрежно ответил парень.

— Тебе сколько лет-то?

— Не знаю. Какая разница?

— В твоем возрасте я тоже так думал. Теперь, в пятьдесят шесть, я знаю, что разница есть.

— Почему?

— Потому что все мои мечты остались позади. Ты плавать умеешь?

— Нет, и учиться мне тоже неохота.

— Это почти так же здорово, как ездить верхом, но дело твое. — Кебра подошел к озеру и разделся. Потом вошел в холодную воду и поплыл, делая длинные плавные взмахи руками. Коналин наблюдал за ним при меркнущем свете дня. Кебра вылез, вытерся рубашкой, разложил ее на камне и сел рядом с парнем, натянув только штаны.

— А я вот ни о чем не мечтаю, — сказал вдруг Коналин. — Даже снов не вижу.

— Сны — это другое. Я говорил о мечтах, которые определяют нашу жизнь, о том, к чему мы стремимся — ну, скажем, жениться или разбогатеть.

— Почему же ты говоришь, что они позади? Для тебя все это еще может сбыться.

— Что ж, ты прав, пожалуй.

— Моя мечта — жениться на Фарис и ничего не бояться.

Солнце зашло за вершины на западе, и небо стало багровым.

— Ничего не бояться — это хорошо, — согласился Кебра.

Зубр подошел к ним и накинул одеяло ему на плечи.

— Старички вроде тебя должны остерегаться холода. —Он зачерпнул чашкой воды из озера и шумно напился.

— Скажет тоже, — проворчал Коналин. — Поглядеть на него, так он в отцы тебе годится.

— Зубр никогда не состарится, — усмехнулся Кебра. — Ты, глядя на его лысину и седые усищи, видишь перед собой старика, а Зубр, глядя в зеркало, видит парня двадцати пяти лет. Такой уж у него дар.

— Мне он не нравится.

— Согласен с тобой. Мне он тоже не очень-то нравится, но я его люблю. Он не знает, что такое злоба, и будет драться рядом с тобой против всех армий на свете. Это большая редкость, Коналин. Поверь мне.

Коналина эти слова не убедили, однако он промолчал. В воде дробилось отражение луны, но закат еще окрашивал озеро на западе.

— А завтра я тоже поеду верхом? — спросил Коналин.

— Конечно, — улыбнулся Кебра. — Чем больше будешь ездить, тем быстрее научишься.

— Верхом как-то спокойнее, — признался паренек, глядя на озеро.

— Почему спокойнее?

— Повозка едет так медленно. Когда нас догонят, в ней далеко не убежишь.

— Может быть, нас еще и не догонят.

— Ты так думаешь?

— Нет, но надежда есть всегда.

Коналин остался доволен тем, что Кебра не стал ему лгать — это создало равенство между ними.

— А что ты будешь делать, когда они все-таки явятся?

— Драться. И Ногуста тоже, и Зубр. Больше нам ничего не остается.

— Вы могли бы ускакать, — заметил Коналин.

— Нет, это не для нас. Не из того мы теста.

— Почему?

Кебра не сразу нашелся с ответом на этот простой вопрос,

— Трудно объяснить. Для начала надо уяснить, что значит быть мужчиной. Что для этого требуется? Охотиться, возделывать землю, выращивать скот? Отчасти — да. Любить свою семью? Опять-таки да. Но есть кое-что еще. Я думаю, что в жизни нами руководят три стремления. Первое — это чувство самосохранения, стремление выжить. Второе — чувство племени, стремление быть частью какого-то большого целого. А третье — оно самое главное, парень.

Ульменета, тихо подойдя к ним, сняла башмаки, села и опустила ноги в воду.

— И что же это такое, третье? — спросил Коналин, сердясь, что их прервали.

— Это объяснить еще труднее. — Кебру приход монахини тоже не обрадовал. — Львица всегда готова отдать жизнь за своих детенышей, потому что так она создана. Но мне приходилось видеть, как женщина рискует жизнью ради чужих детей. Третье стремление велит нам отказываться от самосохранения ради спасения чьей-то жизни, или ради принципов, или ради веры.

— Тут я тебя не понимаю.

— Спроси Ногусту, он лучше объяснит.

— Не нужно ничего объяснять, Коналин, — тихо вмешалась Ульменета. — Когда ты спасал Фарис от уготованной ей доли, тобой руководило именно это третье стремление. И оно же заставляло тебя драться с живым мертвецом в доме Калижкана.

— Это другое дело, ведь я их люблю, Фарис и Суфию. А королеву не люблю и умирать за нее не