– Потому что она – наша альфа.

Черри покачала головой:

– Ты рискуешь собой ради тех, кого ты даже не знаешь? Я признала твое господство, потому что хотела вырваться оттуда, но я в него не верю. Зачем тебе туда возвращаться?

Я не знала, как ей объяснить.

– Они надеются, что я их спасу.

– И что?

– И то, что я попытаюсь.

– Зачем?

Я вздохнула.

– Затем... затем, что помню молящие глаза Вивиан и ее избитое тело. Затем, что Грегори кричал и молил вас его не бросать. Затем, что Падма их еще сильнее будет мучить, думая, что, делая больно им, он делает больно мне. – Я встряхнула головой. – Сейчас я хочу найти койку и часа два поспать. Вам советую сделать то же самое. Но со мной вы ехать не обязаны. Это дело сугубо добровольное.

– Я не хочу туда возвращаться, – сказала она.

– Тогда не надо, – ответила я.

– А я поеду, – сказал Зейн.

Я почти улыбнулась в ответ.

– Почему-то я знала, что ты так и поступишь.

Я лежала на узкой больничной койке в пустой палате, вечернее платье было сложено на единственном стуле, ножка которого была просунута в ручку двери. Слабоватый замок. Если кто-то всерьез решит войти в комнату, стул его не остановит, но даст мне пару секунд, чтобы прицелиться. Я успела принять душ и выбросить окровавленные колготки и сейчас лежала только в трусах. Даже больничной рубашки мне не дали. В непривычной кровати простыни прилипали к голой груди, под подушкой лежал «файрстар». Автомат валялся под кроватью. Не то чтобы я думала, будто он понадобится, но куда еще было его девать?

Мне снился сон. Будто я заблудилась в заброшенном доме, где ищу котят. Котята плакали, и в темноте шипели змеи, которые их пожирали. Чтоб истолковать такой сон, Фрейдом быть не надо. Как только я поняла, что это – сон, и сообразила, что он значит, сон меня оставил. Я бодрствовала, глядя в потолок. Простыни сползли, я лежала в темноте почти голая.

И чувствовала, как пульсирует тело. Будто бежишь во сне. Под грудями выступила испарина. Что-то здесь было не так.

Я села, натянув на себя простыню, хотя мне не было холодно. В детстве я думала, что чудовища в шкафу и под кроватью меня не тронут, если я накроюсь. И всегда, просыпаясь от кошмара, я первым делом хватаюсь за простыню, даже если очень жарко. Конечно, сейчас я была в подвале, где работал кондиционер, и жарко не было. Так чего же мое тело почти в горячке?

Засунув руку под подушку, я вытащила «файрстар». Зажав его в руке, я почувствовала себя лучше. Но если меня просто напугал сон, я буду чувствовать себя дурой.

Я сидела в темноте, пытаясь что-нибудь услышать, до того как включить свет. Если в коридоре кто- то есть, он увидит свет из-под двери. Если меня хотят захватить врасплох, свет показывать не надо. Пока не надо.

Что-то двигалось по коридору в мою сторону. Вал энергии, тепла прошел по моему телу огромной ладонью. Будто на меня надвигалась буря, и от молний воздух насытился колющим электричеством. Я отщелкнула предохранитель «файрстара» и вдруг поняла, кто это. Ко мне решительными шагами шел Ричард. Ричард, надвигающийся как буря.

Я щелкнула предохранителем, ставя его на место, но не отложила пистолет. Ричард был в бешенстве, и я это ощущала. Когда-то он на моих глазах, разозлившись, метнул, как картонку, двуспальную кровать из цельного дуба. И я оставила пистолет в руке – просто на всякий случай. Сама себя за это презирала, но моральных терзаний было недостаточно, чтобы я его убрала.

Я щелкнула выключателем и заморгала, как сова на солнце. В животе сворачивался тугой ком. Не хотела я видеть Ричарда. С той ночи, когда я впервые переспала с Жан-Клодом, я не знала, что ему сказать. В ту ночь я убежала от Ричарда, от такого, каким он стал при полной луне. Убежала от вида его зверя.

Босиком прошлепав к стулу, я собрала свою одежду и уже с трудом натягивала лифчик без бретелек (пистолет рядом на кровати), когда учуяла запах лосьона Ричарда. Из-под двери потянуло воздухом, и я знала, что это тело Ричарда нарушило течение воздушных потоков. И вдруг поняла, будто мне это шепнули прямо в ухо, что Ричард чует мой запах через дверь и знает, что духами «Оскар де ла Рента» я надушилась для Жан-Клода.

Я ощутила, как прижались к двери кончики его пальцев, будто в отжиме, как он втянул в себя воздух с ароматом моего тела.

Что за черт? Мы связаны уже два месяца, и за все это время я ничего подобного не ощущала – ни с Ричардом, ни с Жан-Клодом.

И до боли знакомый голос Ричарда:

– Анита, нам надо поговорить.

В голосе его ощущалась злость, в теле его – ярость. Будто гром, прижатый к двери.

– Я одеваюсь, – ответила я.

Из-за двери раздался его голос:

– Знаю. Я тебя ощущаю через дверь. Что с нами происходит?

Уж если и бывают на свете многозначительные вопросы, то этот такой и был. Интересно, чувствует ли он мои руки, как я чувствовала его секунду назад?

– Ни разу мы не были на рассвете так близко друг от друга, как сейчас, с тех пор, как стали связаны. И здесь нет Жан-Клода, чтобы служить буфером.

Я надеялась, что так оно и есть. Иначе оставался один вариант – то есть совет что-то сотворил с нашими метками. Но это вряд ли. Хотя точно знать нельзя, пока не спросим Жан-Клода. Вот черт!

Ричард подергал ручку двери:

– Отчего так долго?

– Я почти готова, – ответила я, натягивая платье. На самом деле из всей моей одежды его легче всего было надеть. Туфли без колготок непривычно терли ноги, но босиком я чувствовала бы себя еще более... как бы это сказать... не готовой. В туфлях почему-то было лучше.

Я убрала стул и отперла дверь. Потом отступила назад – слишком поспешно пожалуй – и оказалась у дальней стены. Руки я завела за спину, так и не отложив пистолет. Вряд ли Ричард на меня нападет, но никогда я его таким не ощущала. Его гнев будто камнем улегся у меня под ложечкой.

Ричард осторожно открыл дверь, будто тщательно обдумывая каждое движение. Его самообладание было зыбкой границей между мной и его гневом.

Шесть футов один дюйм, широкоплечий, с отлично вылепленными скулами и широким мягким ртом. На подбородке ямочка, и весь он даже слишком красив. Глаза – потрясающие шоколадно-карие, как всегда, только выражение муки в них было новым. Волосы густой волной спадали на плечи, каштановые, с такой примесью меди и золота, что надо бы для этого цвета придумать отдельное слово. Каштановые – слишком тусклое слово, а волосы у Ричарда тусклыми не были. Когда-то я любила перебирать их, захватывать горстями, когда мы целовались.

На Ричарде была кровавого цвета майка, открывавшая мускулистые плечи и руки. Я знала, что каждый видимый дюйм его тела – и каждый невидимый – были золотисто-загорелые. Но это не был загар, просто натуральный цвет его кожи.

Сердце у меня забилось в горле, но не от страха.

Ричард оглядывал меня в черном вечернем платье. Косметику я с лица стерла, волосы