– Руки за голову, ходя! – скомандовал Сивцов.

Зэк послушно вскинул руки. Ладони его почти коснулись ровного затылка, но, оказавшись со следующим шагом на одной линии с Подлиповым, он вдруг сжался в плотный, ощутимый упругий клубок, из которого метнулась рука, сжимающая рукоятку плоского сапожного ножа.

– И-й-а!

Дикий крик собрал все взгляды на плацу. Очумевший охранник завороженно проводил глазами исчезнувший в животе Подлипова нож.

– И-й-а!

Нож появился весь в крови, снова окунулся в живот Подлипову чуть выше ремня. Тогда вологодский очнулся, нажал на спуск автомата.

Очередь прошила косой строчкой спину Вэна. Ойкнул и сел на колени поймавший шальную пулю старый вор по кличке Костяной. Вэн упал плашмя, так и не разжав ладони, сжимавшей плоский сапожный нож.

– Конвой! – сохраняя спокойствие, распорядился Оскоцкий. – Открывать огонь при малейшем неповиновении. Эти мерзавцы другого не заслуживают!

Колонны стояли в немом напряжении. Только раненый шальной пулей зэк крутился по земле со сдержанным стоном.

Полковник Губарь прошел сквозь строй автоматчиков, наклонился и приложил два пальца к виску Подлипова.

– Унести! Он мертв…

Поднял с земли картонную папку со списками, вынул из кармана авторучку с золотым пером, что-то старательно зачеркнул, расписался.

Упорову показалось – полковник взглянул в его сторону. Но это был мимолетный, скорее всего, случайный взгляд расстроенного человека. Папка тут же оказалась в руках дежурного капитана со слезящимися глазами и коротким, будто срезанным нечаянным взмахом бритвы, носом.

– Скворцов Иван Иванович! – выкрикнул бодрым голосом капитан.

Согнутый радикулитом московский карманник выходит из строя, безуспешно пытаясь прислонить руку к затылку. Наконец говорит с одышкой:

– Не могу, гражданин начальник. Грабка не поднимается.

Он уже обыскан, и Сивцов, огорченный неудачей, кричит:

– Пошел на место!

Тихо, безучастно, перекошенный на правый бок, зэк проходит мимо читающего список капитана.

– И – я! – раздается из строя чей-то истошный крик.

Капитан шарахается в сторону от зэка, и хохот сотрясает наладившуюся было после убийства Подлипова тишину осеннего дня.

Испугавшийся капитан Скворцов поднял оброненные листки, покрутив у виска гибким пальцем, произнес с укоризной:

– Стыдно, граждане бандиты!

Упоров никак не обозначил своего отношения к событию, успев под шумок оглянуться на ближайшее окружение. Оно поменялось. Но он угадывал – тот, кому поручена его жизнь, стоит за спиной. Воры знают, с кем имеют дело, а потому будут действовать наверняка. Он снял шапку, вытер подкладкой лицо, выронил шапку на землю. Прием был прост. Зато наклонившись, чтобы поднять шапку, Вадим увидел за спиной татарина из третьего барака, который стоял, отступив на нужную дистанцию и пряча ладонь в засаленный рукав вельветки.

Упоров резко повернулся, поглядел в прищуренные глаза татарина. Тот и ухом не повел, только спросил улыбаясь:

– Что, Вадим, блохи беспокоят?

– От тебя ничего другого не перескочит. Встань вперед!

– Ты не больно хипишуй, Фартовый! – шепотом предупредил зэк.

– Встань, не то отломится!

Ключик ухватил татарина за руку, в которой должен был находиться нож, и приставил к боку кусок заточенной скобы:

– Бугор передовой бригады просит. Ходатайствует, можно сказать. Уважь, Равиль, не упрямься.

– Рано зубы казать начали! Фраерское отродье! – огрызнулся Равиль, но место все-таки сменил, и это не ускользнуло от внимания раскрасневшегося Дьяка. Никанор Евстафьевич подмигнул Упорову, продолжая, как ни в чем не бывало, слушать занудный рассказ чахоточного Шарика:

– …Три года назад зимовал на Золотнике. Там и туберкулез нажил. Плаха, а не зона. Лучше бы, конечно, мне в побег уйти, да ведь все равно надеешься…

– Капелюшный Степан Остапович! – выкрикнул дежурный капитан.

Шарик устало сунул холодноватую ладонь Никанору Евстафьевичу, запахнул телогрейку, забыв обо всем, произнес:

– Коли в походе не пристрелят, до холодов должен дотянуть…

Капитан выкрикнул еще четыре фамилии и с облегчением захлопнул папку, после, чего поднес к губам платок, как будто ему вдруг стало плохо. Но убрав платок, выругался в сторону, где стояли сто двадцать семь «честных» воров в настороженном кольце автоматчиков.

Еще через час этап погнали в сторону хребта с веселым названием Медвежья Свадьба.

Это было не рядовое зрелище, потому все прекратили работу, когда они проходили мимо рабочей зоны. Гордые, независимые изгои, обреченные рождать страх и ненависть человеческого стада. Воры сделали уход парадом, который должен был запомниться фраерам несокрушимостью мятежного духа и неизбежностью отмщения, тем жили эти странные люди, находящие в своем обреченном состоянии повод для серой гордости…

В поселке кричала страшным голосом безутешная вдова старшины Подлипова, а на плацу Крученого маслянисто поблескивала забытая лужа крови покойного.

«Что еще могло после них остаться? – спросил себя Упоров, проходя после смены мимо плаца. Ответил тоже себе, чувствуя облегчение оттого, что все уже – в прошлом: – Еще одна лужа твоей крови…»

…Дьяка он нашел быстро. Тот поднял подернутые сединой брови, не испугавшись нахальной близости дерзкого моряка, спросил:

– Чо тебе, Вадик?

Голос был тем же благодушным, каким он распевал на завалинке частушки с профессором Соломоном Волковым по кличке Голос.

– За что вы хотели меня кончать, Никанор Евстафьевич?

В блеклых глазах, на самом дне воровской души, догорали две маленькие черные свечки за упокой тех, кто ушагал по пыльному колымскому тракту. Никанор Евстафьевич попытался улыбнуться, но улыбки не получилось, тогда он сказал с подкупавшей детской простотой:

– Но ведь не убили.

И свечки погасли…

– Граждане сидельцы, водка создана для того, чтобы ее пить, а бугор дуру гонит! Хочет нанести урон нашему трудовому горению! – пыхтел, размахивая руками, Капитон Зубцов по кличке Шершавый.

– Ох, и голова у тебя, Капитоша, – подливал масла в огонь Гнус. – С такой головой в Кремле сидеть надо!

– Шо базарим? Шо базарим? Разливай да пей! За здоровье Никиты Сергеевича!

Бригадир в спор не вмешивался. Он стоял у печки, давая понять зэкам, что их разговоры – всего лишь слова, решение примет он – Вадим Упоров.

Дело то было не очень хитрым: два ящика тушенки – бригадная премия за досрочную проходку – были обменены на ящик спирта. Осталось только выпить. Но администрация лагеря вернулась к обещанию дать бригаде четыре бульдозера, которые надо было к весне отремонтировать. Ольховский что-то прикинул и своим скучным, почти механическим, голосом предложил привести бульдозеры в порядок немедленно,