воротам, чтобы отпереть их и встретить детей, как положено.

Но встречи героев не получилось. Уже сразу по лицу Ильи она догадалась: стряслось неладное. Братья избегали смотреть матери в глаза и пытались спрятаться друг за друга.

– Ну, что? – односложно спросила женщина, и черные короткие брови сошлись над переносицей, а жесткие седые волосы прямо-таки засверкали, словно их густо намазали жиром.

– Мама, мы хотели, – первым заговорил Илья, – но ты знаешь…

– Вы убили ее или нет?

– Мы не успели, нам помешал какой-то урод. Мы все сделали как следует, прошли в палату… Заведующего лабораторией, Федора Ивановича, мы порешить успели…

– Меня он не интересует. Вы меня ослушались, я сказала убить сучку поганую, а она жива?

– Мама, вы знаете, она сошла с ума, – быстро заговорил Илья, – Федор Иванович нам сказал, что она…

Женщина шагнула к сыну и наотмашь ударила ладонью по щеке. Удар был сильный, голова Ильи дернулась в сторону. Он знал, что прятаться от матери – делать себе хуже. Он стоял и молчал, как солдат, сбежавший с поля боя, перед судьями трибунала.

Наталья Евдокимовна подула на раскрасневшуюся ладонь правой руки, а потом левой заехала по щеке второму сыну.

– Почему мать не уважили? Если я сказала, должно быть сделано!

– Мы вернемся, мама, мы сучку прикончим, на куски порвем, только надо хорошо обдумать!

– Вам туда соваться больше нельзя. Вас кто-нибудь видел?

– Нет, никто! Медсестра выскочила в коридор, но она не успела, мы ее с ног сбили. Но за нами гнался мужик. Мы его почти придушили, но он хитрый, сволочь, сильный, как медведь. Мы вдвоем, а он один…

– Слабаки! Останетесь без ужина, все псам отдам! Братья поняли, что они виноваты и защиты искать не у кого.

У них на глазах мать вынесла две большие кастрюли с человечиной и выплеснула их в два алюминиевых таза. Затем разделила соус, обильно полив горячее мясо.

– Смотрите, как они будут жрать вашу пайку. Они ее заслужили, а вы ляжете спать голодными. Быстро мыть посуду, а потом в оранжерею, цветы поливать.

Пока сыновья усердствовали на кухне, выполняя поручение матери, выслуживаясь перед ней, Наталья Евдокимовна, словно каменное изваяние, сидела на скамейке и не мигая смотрела на восходившую луну. Чем выше поднималось ночное светило, тем сильнее загорался в ее глазах недобрый огонек.

Наконец камень дрогнул, губы ожили, растянувшись в отвратительной улыбке. Женщина сцепила пальцы и хрустнула суставами. Она не спешила отрывать сыновей от работы, дождалась, пока они сами не пришли и не стали перед ней понурив головы.

– Что еще надо сделать, мама?

– Посуду помыли? Цветы полили? Где лежит сучка?

– В реанимации, на третьем этаже.

– Завтра один из вас завезет меня в больницу, а второй останется дома.

– Вам плохо, мама? – спросил Григорий, но тут же встретился глазами с матерью и замолчал, потому что в глазах ее читалось: ты полный идиот!

– Мне может быть плохо только оттого, что вы такие болваны, и к тому же непослушные.

Больше в этот вечер мать не проронила ни слова. Братья недоумевали. Они сидели в одном белье на кроватях и шепотом беседовали.

– Что она задумала? – шептал Григорий.

– Мама умная, она всегда что-нибудь придумает. Помнишь, когда нас в армию хотели забрать, а ты собрался закосить под сумасшедшего, так она тебе не дала. Закоси ты тогда под сумасшедшего, не получил бы теперь прав и не ездил бы на машине, ходил бы пешком.

– Да, она умная, – согласился второй брат, вспомнив, как изощренно их мать, деревенская женщина, провела медкомиссию.

Им не терпелось расспросить мать, узнать, что же такое она придумала. Но братья боялись сами спрашивать ее об этом. Тайна не давала им покоя. Они ворочались, не могли заснуть.

Они слышали, как на рассвете скрипнула дверь в комнате матери, слышали, как та отворила ворота, и лишь после этого бросились смотреть, куда же она направилась. Вырезубова с пластмассовым ведерком шла к ближайшей роще. На ногах у нее были резиновые сапоги, мокрые от утренней росы.

– Ты что-нибудь понимаешь? – спросил Илья.

– Ни хрена я не понимаю, но знаю, что мать никогда не ошибается.

Наталья Евдокимовна вернулась через час. Братья уже были одеты и старательно подметали двор, хотя там не виднелось ни соринки, ни пылинки. Пластмассовое ведерко было накрыто лопухом, мать прошествовала с ним на кухню, а затем с пластмассовым тазиком села и принялась перебирать грибы, раскладывая их на две кучки.

От удивления Илья выпустил метлу из рук и стал как соляной столб. Григорий осторожно, мелкими шажками подошел к матери и тронул ее за плечо.

– Мама, что вы, это же ядовитые грибы!

– Думаешь, я не знаю? – не оборачиваясь, ответила женщина, продолжая сортировку.

– Их надо выбросить.

– Нет, их надо съесть. Вот эти съедите вы, – она показала на кучку подберезовиков и сыроежек, – а эти съем я.

– Мама, как можно, вы же умрете! – братья уже готовы были схватить мать за руки, чтобы остановить безумство.

Но она лишь звонко расхохоталась, запрокинув голову, демонстрируя белые, без единой дырочки зубы. Затем Наталья Евдокимовна принялась за стряпню. Она готовила грибы в двух кастрюлях, старательно следя за тем, чтобы не мешать ядовитые и съедобные одной и той же ложкой. Она старательно сбрасывала пену в умывальник и тут же смывала ее тугой струей. Зачерпнула ложкой бурый отвар, подула, попробовала и сказала:

– Немного недосолены.

Взяла на кончик ножа соль и сбросила в кастрюлю. Тщательно размешала. Опять продегустировала и довольно улыбнулась.

У братьев от страха дрожали руки. А потом, оставив хорошие грибы вариться, мать принялась за еду. Она ела ядовитые грибы, тщательно их разжевывая. Когда тарелка опустела, женщина тяжело вздохнула и приложила руку к животу.

– Мама, может, не надо?

– Поздно, – ответила женщина, – готовь машину, сейчас едем. Пока доберемся до Клина, мне станет плохо. Надеюсь, не надо учить тебя, Гриша, что следует говорить?

– Что я должен сказать?

– Скажешь, мать наелась супа из грибов, которые собрала сама. А мать видит неважно, и скорее всего ей попался ядовитый гриб. Ты же не видел, как я их чистила и варила.

– Хорошо, хорошо, мама.

– Вам уже плохо? – с состраданием в голосе спросил Илья.

– Пока еще нет. Плохо будет сучке, мой желудок все это переварит.

Женщина забралась в машину, со страдальческим лицом сложила руки на животе. Уже в дороге Григорий заметил, мать невероятно бледна, на лбу высыпал крупный пот. Только взгляд оставался таким же твердым и жестким, как прежде.

– Можно было, мама, грибы и не есть, я бы соврал.

– Нельзя, ты дурак, врать не умеешь. А так ты испугался, я же вижу.

– Мама, мама, я очень за вас боюсь, – Григорий гнал машину нещадно.

– Это все из-за вас, идиоты! Вы оба в отца, лучше бы я девчонок родила, они куда смышленее, – Наталья Евдокимовна говорила эти слова, корчась от сильной рези в животе.

Григорий не возражал. Стрелка спидометра подрагивала между сотней и ста двадцатью.