— В коридоре линолеум лежать должен или плитка.

А то хочется сразу перед входной дверью башмаки снять и в носках топать.

— Не снимай обувь, Комбат, — принялся останавливать Подберезский своего бывшего командира.

Но тот упрямо освободился от ботинок и, не надевая предложенные ему тапочки, вошел в комнату.

— Как в музее, — наконец подытожил он. — Заходишь — и плюнуть некуда.

— В пепельницу, — нашелся что ответить Подберезский и отойдя от Комбата на пять шагов, осмотрел его, сидящего в кресле, с головы до ног. — Тяжело, конечно, Комбат, представить тебя в новой роли, но что-то в твоем облике от «нового русского» есть.

Комбат чувствовал себя неуютно под пристальным взглядом Подберезского.

— И что же? — мрачно поинтересовался он.

— Основательность.

— Ну ты и скажешь! — Комбат скрестил руки на груди и нахмурился. — Я может и русский, но никакой не «новый». Звучит-то — прямо как ругательство!

— Ну-ка, поднимайся, Борис Иванович, сейчас будем шмотки примерять.

— Чувствую себя, как на приеме у врача. Сейчас еще скажешь «Раздевайтесь».

— Придется.

Андрей Подберезский подошел к огромному встроенному зеркальному шкафу и отодвинул одну из четырех створок. За ней на полированных деревянных плечиках висели костюмы.

— Ты что, носишь их? — удивился Комбат, никогда не видевший Андрея в костюме и при галстуке.

— Иногда приходится.

— В костюме же ни присесть, не встать, тут же стрелки испортишь.

— А ты хоть раз в жизни костюм надевал?

Комбат почесал пятерней затылок, задумался. Затем радостно улыбнулся:

— Точно, было дело, помню.

— Это когда же?

— На выпускном вечере в школе. А потом как военную форму надел, так из нее и не вылезал. Другие приходили домой и сразу же в гражданку залезали, а я камуфляж, да камуфляж. Только после Афгана потихоньку к джинсам привык.

— Ты, Комбат, хоть размер-то какой носишь? — Подберезский подошел к нему и померился ростом.

Он был чуть выше своего командира, но это становилось заметно когда они стояли совсем рядом. А стоило отойти на шаг или два, как небольшая разница мгновенно нивелировалась, наверное, за счет того, что Комбат был чуть шире в плечах.

Борис Иванович Рублев пожал плечами:

— Не знаю.

— А как ты шмотки выбираешь в магазине?

— Подхожу, смотрю, у продавщицы спрашиваю, потом меряю. Если подходит — покупаю.

Такой образ мыслей, естественно, удивил Подберезского. Сам-то он к одежде относился очень серьезно.

Костюмы выбирал дорогие, но они стоили потраченных на них денег. Джинсы он никогда не покупал дешевые, обувь — всегда удобную и дорогую. Естественно, что для Комбата Подберезскому не было жаль ничего и поэтому он сразу же предложил ему свой лучший выходной костюм, обошедшийся ему в семьсот долларов.

Стильный, черный, с редкими узкими — в одну нитку — белыми полосками.

Комбат сбросил куртку, расстегнув до половины, стащил через голову рубашку. Выбравшись из джинсов, он стоял перед зеркальным шкафом и, может, впервые увидел себя во всей красе — целиком. У него самого дома было довольно большое зеркало, но в нем он умещался лишь до пояса. Комбат несколько раз согнул руки со сжатыми кулаками, бицепсы тут же вздулись шарами.

Подберезский подал Рублеву белую, всего один раз побывавшую в стирке сорочку и с сомнением заметил.

— Думаю, воротничок сойдется, если шею напрягать не станешь.

— А что, расстегнуть воротничок нельзя?

— С галстуком?

— А что такого?

— Одевайся.

Борис Иванович с удовольствием облачился в белую, пахнущую освежителем рубашку, застегнул пуговицы, а затем, взявшись за манжеты, с удивлением посмотрел на Андрея.

— Пуговицы-то у тебя оторваны! Сразу видно, без жены живешь и баб непутевых водишь.

— Сюда запонки надо. Ну и профан же вы в таком деле, Борис Иванович!

— Каждый человек в каком-то деле профан.

Комбат принял от Андрея запонки — дорогие, блестящие золотом, с камнями — и аккуратно, боясь раздавить их пальцами, вставил в прорези манжет.

Подберезский не удержался от смеха.

— Ты чего? — сдвинув брови к переносице, поинтересовался Комбат. Он и сам себе не нравился в таком одеянии. Из-под белой длинной рубашки торчали сильные загорелые ноги в простецких серых носках.

— Вот брюки, — Андрей подал штаны, звякнув изящной пряжкой.

— Не мужское оно все какое-то, — продолжая хмуриться, Комбат осматривал брюки.

— У бабских ширинок не бывает.

— А-то я не знаю.

Рублев влез в стильные, чуть зауженные книзу, брюки, затянул ремень и расправил рубашку. Верхняя пуговица у воротника так и осталась не застегнутой.

— Галстук.

— Простоват не будет? — усомнился Борис Иванович, разглядывая узкий галстук темно-бордового цвета с тусклыми серебряными блестками.

— Ты посмотри на другую сторону.

— Сделано во Франции. Ну и что? — после некоторых сомнений перевел надпись Комбат.

— А значит, лучшего не найти.

— Думаешь, я знаю как эта гадость завязывается? — Комбат крутил в руках галстук так, словно бы это была удавка и он собирался набросить ее на шею своему врагу.

Андрей Подберезский попробовал завязать галстук Комбату, стоя к нему лицом, но ничего не получилось.

— Черт, привык на себе завязывать! Такое впечатление, будто в зеркало смотрю и пытаюсь что-то сделать руками.

Подберезский зашел за спину Комбату и только тогда завязал галстук.

— Шею не напрягай.

Пуговица зашла в петлю, галстук затянулся, и Подберезский тут же приколол его изящной серебряной булавкой. Подал Комбату пиджак.

Тот неуклюже влез в него и застегнулся на все пуговицы. Он стоял перед зеркалом, глядя на отражение, и не узнавал самого себя. Лишь только голова оставалась прежней, все же остальное — поддельное и комично-утрированное. И без того широкие плечи Комбата сделались шире из-за фасона пиджака. Большие отвороты, костяные пуговицы.

— Еще ничего, когда стоишь, опустив руки, — тихо проговорил Борис Иванович, — но стоит поднять — сразу появляются складки.

— Костюмы надо уметь носить, — поспешил утешить его Подберезский.

— А что их носить — надел и пошел.