действительность,— еще не художник. Вот когда он отходит от прямого копирования, вносит себя, всего, свое понимание жизни, мира — это уже живопись. И чем дальше он отойдет от объекта, чем больше внесет себя — тем интереснее и нужнее его работа... Я не скажу, что Филонов или Пикассо меня очень увлекают, но это их видение мира, это их особый взгляд. Это особенность человечества.

— И вот этот взгляд на живопись, на творчество помог вам?

Известную параллель можно провести. Ведь Малевич своими квадратами хотел передать что-то, выразить, не просто передать геометрическую форму. Но что? Это ребус. И чтобы его разгадать, надо иметь особый взгляд, особое чувство. Интуицию. И кохау ронгоронго — это ребусное письмо. За знаком стоит нечто. Но что? Вот тридцать лет я и потратила на это «что?»

— Вот теперь мы и подошли к самим текстам. Что же написано на этих таинственных ронгоронго?

— А я вам почитаю...

Ирина Константиновна взяла со стола фотокопию дощечки ронгоронго, но тут, как по мановению волшебной палочки, дверь отворилась и вошел хранитель музея со свертком в руках. Он осторожно положил его на стол и развернул бумагу. Передо мной лежал кусок дерева, похожий на лопатку весла. Темное дерево торомиро отливало красноватым, золотистым блеском. Как же искусно были вырезаны на дереве эти знаки! Загадочный серпантин, по которому шествовали птицечеловеки, рыбы, ящерицы...

— Охо тонга-тонга ухи моа мау кау пу-пу мау ухи ухи мое ко хау ранги ко хау токи ухи ука кау хака- хату...

Взял собрал ямс взял клубни пучок взял ямс ямс вождь тростник вождь срубил ямс батат клубень вождь собрал...

Слова древнего языка возникали словно из небытия. И мне виделось зеленое поле... Островитяне собирают урожай... Старик маори ронгоронго произносит заклинания... Он пел одно и тоже, произносил одни и те же слова, каждый раз придавая им особый смысл.

«Не подумайте, что они сочиняют поэмы по разным случаям, — вспомнил я слова прозорливого брата Эжена Эйро, — они довольствуются тем, что просто повторяют одно и то же, но поют на все лады...»

А за окном все шел и шел снег. Я сфотографировал дощечку. Хранитель завернул ее в бумагу и унес. Ирина Константиновна заварила свежий чай. Сначала мне казалось, что я все понял, но потом в голове появились эти черепахи, рыбы, ящерицы, которые, плывя, ползая и бегая превращались в ямс, батат... Ну да ладно. Ирина Константиновна тридцать с лишним лет билась над этими превращениями, и то во многом сомневается. Но как можно читать на языке, которого нет?! И я спросил об этом.

— Ирина Константиновна, а если вы будете читать этот текст пасхальцам, они поймут?

— Ничего не поймут. Потому что это другой язык, древний.

— Но как... как вы его... вытащили на свет Божий?

— Я употребляла те формы, которые можно восстановить, исходя из знаний полинезийских языков, отталкиваясь от современного рапануйского. Это все построено на интуиции, на догадках. Сначала надо знать, что знак изображает, потом понять, что он может значить, какой смысл вложить. Потом искать слово. Какое слово может здесь быть. Три кита, на которых была построена вся реконструкция, — интуиция плюс знание лексики полинезийских языков плюс поиски синонимов и омонимов. Когда я прочитала несколько знаков, и стала проверять их по другим текстам, и все стало подходить, я поняла, что на правильном пути. Я составила словарь и, пользуясь этим словарем, читала любой текст. Этот словарь — ключ ко всем табличкам.

— И вы можете прочитать все таблички ронгоронго?

— Я их прочитала.

— Тогда последняя загадка. Что же написал умирающий Томеника?

— Ну, это я уже опубликовала. —

Она подошла к своему столу, достала страничку и прочитала:

— Хону каи кихи ваи ика ухи хоту каи мое пуку пука руа...

Знатный срезал сахарный тростник вождь срезал батат...

И тут я вспомнил разговор Алисы с Тигровой Лилией...

Инопланетяне, космические корабли, компьютеры, телевизоры... Мы привыкли к чуду. Мы истаскали тайну. Мы хотели прочитать о чем-то необыкновенном, а там, на этих дощечках, лишь ямс да сахарный тростник. Мы можем читать эти тексты, но нам трудно понять, что там скрыта самая большая тайна.

...Из земли выглядывает слабый зеленый росток, становится цветущим кустом или высоким деревом. Льет из туч дождь, а небо пронзают молнии, а гора вдруг вздрагивает и взрывается клубами дыма, и по земле со склонов текут огненные потоки. А потом тишина на века, синее небо, синий океан и крохотная песчинка Земли...

Земля — твердь и зыбь — дает пищу, утоляет жажду, наполняет воздухом легкие, скрывает от стужи, ветра, палящего солнца. А потом скрывает в себе усталое тело и возносит души в Неведомое.

Разве это не чудо? И разве не чудо, что все это можно выразить Словом и сохранить это Слово на века? На камне, на глине, на папирусе. Или на дереве, на темном блестящем дереве торомиро, как эти кохау ронгоронго...

Дмитрий Демин

На протяжении всей письменно зафиксированной истории человечества одно суеверие остается универсальным — для всех рас и цивилизаций нашей планеты. Согласно этому верованию, некоторые люди обладают уникальной способностью причинять вред другим — либо просто силой своей воли, либо используя некий магический инвентарь. В некоторых районах мира, включая Гаити, Австралию, Африку и ряд областей Восточной Европы, вера в проклятия и наговор сегодня сильна так же, как и прежде. И хотя большинство просвещенных людей Запада и выказывают свое пренебрежение к подобным «росказням», сообщения очевидцев дают основания полагать, что, действительно, иногда совершенно здоровые люди вдруг заболевают и умирают безо всяких видимых разумных причин.

Среди хорошо известных методов сверхъестественного убийства — ритуал указывания костью, практикуемый аборигенами Австралии. Первые белые поселенцы этого континента были весьма удивлены той быстротой, с какой смерть поражала человека после подобных магических ритуалов колдунов- аборигенов, называемых «мулунгава». Такая необычная форма казни существует уже несколько тысячелетий и продолжает существовать доныне. Ритуальные кости-убийцы, или «кундела», обычно делают из бедер крупных ящериц, кенгуру или страусов эму, но некоторые вырезают из дерева. Обычно кундела невелики размером, от шести до девяти дюймов длиной, заострены на одном конце и отскоблены до гладкой круглизны на другом. Их прокаливают огнем, разведенном на древесном угле, и тупой конец оборачивают человеческими волосами, а затем заряжают психической энергией мунугува. Как только оружие было готово, его передавали «курдайтча», ритуальным племенным палачам. Эти зловещие фигуры украшали себя шерстью кенгуру, которую крепили к коже человечьей кровью, для большего устрашения могли еще прибавить маски из перьев эму.

Действуя как бригада мафии по «разборкам», группами по двое-трое, курдайтча рыскали без устали и редко упускали во время своей охоты осужденного. Когда им наконец удавалось загнать свою жертву в угол, они приближались футов на пятнадцать, один держал кость, так чтобы ее было видно приговоренному. Нацелив ее, как пистолет, он выбрасывал руку с кундела вперед, а остальные курдайтча в это время распевали заклятия. Как только мысленный удар достигал жертвы, они удалялись, зная, что смерть будет скорой и неизбежной, как от удара копьем в сердце.

Описание мучений, которые претерпевали те, кого затронуло карающее воздействие «кундела» не слишком приятное чтение. Один из первых исследователей антропологии аборигенов, доктор Герберт Базедов, писал о человеке, который, как он узнал, был обречен проклятием окончить свою жизнь в страданиях: «Его щеки побелели, а глаза остекленели, в то время как черты лица ужасно исказились...