видел только то, что мог увидеть, подняв, опустив или скосив глаза.

Подняв глаза, я видел клубящееся и оседающее небо, скосив влево или вправо,

смотрел на обступивший меня огонь. Опустив взгляд, я ужасался тому, что произошло с моим телом.

Поперек меня лежала огромная, тяжелая балка. Но я не чувствовал боли. Наверно, потому что позвоночник был сломан. Боль шла только от кожи верхней части тела — от лица, плеч, груди, живота. Это была адская боль от ожогов. Слава Богу, я не видел лица, только почерневший, изменивший привычный вид нос просматривался в поле зрения. Ушей и волос, возможно, у меня не было вообще, как и левой руки, от кисти до локтя превратившейся в головешку. Не видел я и ног, но видел живот и грудь. Клочья обугленной и тлеющей одежды, огромные желто-белые волдыри, почерневшее мясо…

Дом Милтона Роджерса был снесен до основания, а то, что могло гореть, полыхало. Скашивая глаза влево или вправо, я видел, что вокруг сплошное море огня. Горел весь поселок, дома, деревья, автомобили. И «Кадиллак», на котором мы с Тиной перенеслись сюда по воле черного ящика, смятый в гармошку и переброшенный с чудовищной силой через улицу, тоже пылал. На горящем дереве, разом потерявшем всю листву, висело нечто похожее на корзинку. Лишь через пару минут я понял, что вижу часть скелета человека — обугленную грудную клетку.

Я видел воочию истинный ад, поднявшийся на поверхность земли, и заживо испытывал адовы муки. Смерть не торопилась освобождать меня от них. Я кричал, но не слышал своего голоса — то ли от того, что оглох, то ли от того, что горло мое не могло издать ни звука. Да если бы и могло, то услышать мой зов и помочь мне никто не мог.

Я отчетливо понимал это. Как и то, что происшедшее не есть последствие землетрясения, короткого замыкания сети или взрыва газовой плиты. Это был ядерный взрыв. Началась война, в которой человечество будет полностью уничтожено. Возможно, что сейчас на всей земле остались только трупы и умирающие в муках. Та самая ситуация, когда «живые завидуют мертвым».

Мисс Уильямс и мистера Роджерса, а также одну из собак испепелило полностью, предварительно расплющив о что-то тяжелое. Я мог опознать, где она, а где он, только по несгоревшим обрывкам одежды на превратившемся в уголь теле.

Именно им я сейчас и завидовал. А во мне жизнь еще теплилась, и каждая секунда продолжения земного бытия стоила мне диких мук. Нечего и говорить, что я молился Господу поскорее отделить мою душу от тела. Но Он явно не торопился. Чем Человечество прогневило Его, было мне неизвестно, но Бог явно обрушил на него свой гнев.

Справа от меня, на расстоянии вытянутой руки, лежал не помятый, не пробитый и не обгорелый, хотя и черный ящик. Тот самый, из-за которого мы очутились здесь, у Милтона Роджерса, и попали под ядерный удар русских; в том, что, кроме них, никто не решился бы нанести ядерный удар по Хьюстону, я не сомневался.

Не знаю, сколько времени я пролежал, прежде чем додумался дотянуться до него. Может, час, а может, всего пять минут. Слишком сильной была боль, слишком мучителен был для меня каждый вдох и каждое движение. Я действовал лишь по наитию, а не по разуму. Может быть, это и была помощь Божья.

Первая попытка дотянуться до кольца на торце ящика не удалась. Я потерял сознание от острой боли во всем теле, едва попробовал пошевелить рукой. (Обрыв памяти.) Очнулся от того, что почувствовал жар. Балка, лежавшая поперек моего тела, уже пылала. Видимо, горели и мои ноги, но я этого не ощущал. Боль ощущалась только выше пояса. Но с черным ящиком ничего не произошло. Он не горел, не плавился и даже не нагревался. Я вновь потянулся к нему, ухватился за край, перевернул с боку на бок, сперва один раз, потом другой. После этого развернул ящик так, что смог подцепить кольцо обожженным до волдырей пальцем.

Произнести что-либо вслух я не мог. Потому что дар речи меня уже покинул. Так же, как ранее слух. Глаза тоже отказывались видеть, боль дошла до какого-то запредельного порога, когда мозг, переполненный мукой, должен был вот-вот отключиться. Однако все, что еще было во мне живого, воспротивилось наваливающейся смерти, сжалось в упругий комок жизни и беззвучно послало неведомым силам мольбу о спасении моего жалкого существа. Кто им внял? Бог или Дьявол? Или некая третья сила, несверхъестественная по природе?

Но это меня не волновало. Я только увидел вспышку, и зрение отказало мне… (Обрыв памяти.) Свет солнца ударил в глаза, едва они открылись. Я стоял на тротуаре у калитки дома Милтона Роджерса. Совершенно целого и невредимого. Сам я тоже был цел и невредим. Одежда — целехонька, только кое-где оборвалась, когда я в пещере был.

И мисс Уильяме стояла рядом, собираясь нажать кнопку звонка. А «Кадиллак» как ни в чем не бывало поблескивал черным лаком и хромированной сталью. Черный ящик рядом со мной.

Самое непонятное было в том, что Тина полагала, что пришла сюда в первый раз. У нее не было того удивления на лице, которое, наверное, было написано у меня на физиономии. По-моему, она была убеждена в том, что мы только что вылезли из «Кадиллака» и подошли к калитке.

Из дома вышла молодая женщина, которую я тут же узнал.

Это была миссис Роджерс. Та самая, которую Тина в прошлый раз превратила в собаку. И точно так же, как в прошлый раз, рядом с ней трусил огромный мраморный дог. Он скалил клыки и вывешивал на сторону длинный алый язык.

Она подошла к калитке и немного настороженно спросила:

— Здравствуйте, что вам угодно?

Вот тут и началась разница между той и этой встречей. В тот раз первой заговорила Тина. В этот — миссис Роджерс.

— Простите, вы миссис Роджерс? — вопросом на вопрос ответила мисс Уильямс.

— Да, хотя меня можно звать просто Клара, если вы не официальное лицо.

— Нет, я однокурсница вашего супруга. Тина Уильямс, если вам это что-нибудь говорит.

— Ах, Тина! — Клара Роджерс прореагировала совсем не так, как в прошлый раз. — Милтон мне много о вас рассказывал. Что ж, заходите, пожалуйста. Мистер Роджерс должен вот-вот приехать.

Когда мы с Тиной вошли, опасливо поглядывая на собаку, миссис Роджерс сказала:

— Не бойтесь, Тим не кусается. Очень добрый пес. Видите, он уже готов вас лизнуть?

— Мы не стесним вас, Клара? — деликатно спросила Тина.

— Что вы, что вы! — заулыбалась миссис Роджерс. — Я очень скучаю, сидя дома. В течение последних нескольких лет сюда никто из его друзей не приезжал. Знаете ли, NASA неохотно выдает разрешения на посещения этого поселка частными лицами. Даже с приглашениями.

— Да, да… — поспешила кивнуть Тина, и я подумал, что она очень опасается того, что Клара попросит предъявить это приглашение.

— А кто этот симпатичный юноша? — спросила миссис Роджерс, глядя на меня.

— Вероятно, ваш младший братец?

— Нет, это мой ученик. Его зовут Майк Атвуд.

— Боже мой! Прошу меня извинить. Вы очень похожи, это правда. Поставьте вашу коробку сюда, — Клара показала на свободное место рядом с диваном. Тем самым, на котором мы сидели в прошлый раз. Только почему-то у него была другая обивка… Да, точно! Тот был бордовый, а этот — лиловый. И вообще, пристально поглядев на расположение предметов в гостиной, я увидел еще немало расхождений. Прямо как на тех картинках в журналах: «Найдите двенадцать различий». Конечно, я не настолько долго был тут в прошлый раз, чтобы разглядеть все детали. Но все-таки запомнил, что на декоративном камине стояли другие часы. И гардины были хоть и такого же цвета, но с другим рисунком.

Пока мы сидели в гостиной, я пытался сообразить, что произошло. Я не сомневался в том, что мы уже были здесь. Только миссис Роджерс вела себя по-иному. Она предложила нам чай, никаких сумасшедших обвинений насчет того, что Тина — любовница мистера Роджерса, не делала. И даже то, что она разрешила называть себя Кларой, тоже говорило о том, что у этой миссис Роджерс совсем не такой характер, как у той.

До ведь каких-то пять минут назад происходило нечто ужасное. Все пылало, я задыхался, раздавленный упавшей на меня балкой, от Тины оставался лишь скелет, обугленный до черноты. И от