Найюр продолжал, неторопливо и взвешенно:

— При Кийуте я научился тому, чему научился Конфас. Он — полководец, воспитанный на многих битвах. У галеотов он научился тому, как эффективен строй хорошо обученных копейщиков против конной лавы. У кианцев он научился тому, как расступиться перед неприятелем, заманить его в ловушку ложным бегством и выгодно приберечь свою конницу в засаде. А у скюльвендов он научился тому, как важно правильно выбрать «гобокзой», «момент», внимательно наблюдая за врагами и нанеся удар именно в тот миг, как они пошатнулись. При Кийуте я научился тому, — закончил он, переведя свой ледяной взгляд на Конфаса, — что война — это интеллект.

На лице императорского племянника отчетливо читался шок, и Келлхус поразился эффекту прозвучавших слов. Но сейчас происходило слишком многое, чтобы он мог сосредоточиться на этой проблеме. Воздух звенел от напряжения, вызванного поединком императора и варвара.

На этот раз уже император ничего не ответил.

Келлхус понял, зачем Ксерий затеял этот разговор. Императору нужно показать, что скюльвенд глуп и невежествен. Ксерий сделал свой договор ценой Икурея Конфаса. И, как и любой торговец, он мог оправдать эту цену, лишь очернив товар конкурентов.

— Довольно этой болтовни! — воскликнул Коифус Саубон. — Великие Имена наслушались достаточно…

— Не Великим Именам это решать! — отрезал император.

— И не Икурею Ксерию! — ответил Пройас. Его глаза горели энтузиазмом.

Седой Готьелк воскликнул:

— Готиан! Что говорит шрайя? Что думает о договоре нашего императора Майтанет?

— Рано, рано еще! — прошипел император. — Мы еще не успели как следует проверить этого человека — этого язычника!

Но остальные тоже вскричали:

— Готиан!

— Ну, а что скажете вы, вы сами. Готиан? — воскликнул император. — Согласны ли вы на то, чтобы язычник вел вас против язычников? Не постигнет ли вас кара, как Священное воинство простецов на равнине Менгедда? Сколько там полегло? Сколько попало в плен из-за опрометчивости Кальмемуниса?

— Поведут Великие Имена! — вскричал Пройас. — Скюльвенд будет лишь нашим советником…

— Еще того лучше! — возопил император. — Армия с десятком военачальников? Когда вы потерпите поражение — а вы потерпите поражение, ибо вам неведомо коварство кианцев, — к кому вы обратитесь за помощью? К скюльвенду? В час нужды? О безумнейшее из безумий! Да ведь тогда это будет уже Священная война язычников! Сейен милостивый, да ведь это же скюльвенд! — воскликнул он жалобно, словно обращаясь к обезумевшей возлюбленной. — Или для вас, глупцов, это пустой звук? Да ведь это же истинная язва на лике земном! Само его имя есть богохульство! Мерзость перед Господом!

— Это вы говорите нам о богохульстве? — воскликнул в ответ Пройас. — Вы собираетесь наставлять в благочестии тех, кто жертвует самой своей жизнью ради Бивня? А как насчет ваших собственных беззаконий, а, Икурей? Кто, как не вы, стремится сделать Священную войну своим собственным орудием?

— Я стремлюсь спасти Священную войну, Пройас! Сохранить орудие Господне от вашего невежества!

— Мы больше не невежественны, Икурей, — возразил Саубон. — Вы слышали, что сказал скюльвенд. И мы это тоже слышали!

— Да ведь этот человек вас продаст! Ведь он же скюльвенд! Скюльвенд, вы слышите?

— Еще бы нам не слышать! — бросил Саубон. — Вы визжите громче моей бабы!

Раскатистый хохот.

— Мой дядя прав, — вмешался Конфас, и мгновенно воцарилась тишина.

Великий Конфас наконец-то взял слово. Все умолкли, ожидая, что скажет человек более трезвый.

— Вы ничего не знаете о скюльвендах, — продолжал он самым обыденным тоном. — Это не такие язычники, как фаним. Их нечестие — не в том, что они искажают истину, превращают в мерзость истинную веру. Это народ, у которого вообще нет богов.

Конфас подошел к королю племен, прикованному у ног императора, вздернул его голову, чтобы все могли видеть слепое лицо. Взял исхудалую руку пленного.

— Они называют эти шрамы «свазонд», — сказал он тоном терпеливого наставника. — Это слово означает «умирающие». Для нас это не более чем странные трофеи, вроде тех засушенных голов шранков, которые туньеры приколачивают к своим щитам. Но для скюльвендов это нечто куда большее. Эти умирающие — единственная их цель. Весь смысл их жизни сосредоточен в этих шрамах. И это наши умирающие. Вы понимаете?

Он обвел взглядом лица собравшихся айнрити и удовлетворенно кивнул, увидев страх на их лицах. Одно дело — допустить в свою среду язычника; совсем другое — в подробностях узнать, в чем именно состоит его нечестие.

— То, что дикарь говорил здесь недавно, — неправда, — подвел итог Конфас. — Этот человек — отнюдь не «ничто». Он нечто гораздо большее! Это знак их унижения. Унижения скюльвендов.

Он пристально взглянул на бесстрастное лицо Ксуннурита, на его запавшие, слезящиеся глазницы. Потом перевел взгляд на Найюра, стоящего рядом с Пройасом.

— Взгляните на него, — сказал он небрежно. — Взгляните на того, кого вы собираетесь сделать своим военачальником. Не думаете ли вы, что он жаждет мести? Что прямо сейчас он с трудом сдерживает ярость, бушующую в его душе? Неужели вы так наивны, чтобы поверить, будто он не замышляет нашего уничтожения? Что в его душе не теснятся, как в душах многих людей, заманчивые видения — видения нашей погибели и его удовлетворенной ненависти?

Конфас перевел взгляд на Пройаса.

— Спроси его, Пройас! Спроси, что движет его душой!

Воцарилось молчание, нарушаемое лишь негромким ропотом перешептывающихся людей. Келлхус вновь перевел взгляд на загадочное лицо, возвышающееся за спиной императора.

Ребенком он воспринимал выражения лиц так же, как воспринимают их рожденные в миру: понимал не понимая. Но теперь он научился видеть стропила, на которых покоится кровля человеческого лица, и благодаря этому мог с пугающей точностью вычислить распределение управляющих сил до самого основания человеческой души.

Однако этот Скеаос поставил его в тупик. Других Келлхус видел насквозь, но на лице этого старика виднелась лишь имитация подлинной глубины. Мышцы, за счет которых создавалось это выражение, были неузнаваемы — словно крепились к костям не таким, как у прочих людей.

Нет, этот человек не прошел обучения у дуниан… Скорее, его лицо вообще не было лицом.

Шли секунды, несоответствия накапливались, классифицировались, складывались в гипотетические варианты…

Конечности. Крохотные конечности, сложенные и спрессованные в подобие лица.

Келлхус моргнул, и его чувства вернулись к прежнему уровню. Как такое возможно? Колдовство? Если так, оно не имеет ничего общего со странным искажением, которое он испытал тогда, давным-давно, сражаясь с нелюдем. Келлхус уже выяснил, что колдовство почему-то необъяснимо неуклюже — как детские каракули, нацарапанные поверх картины искусного мастера, — хотя отчего это так, он не знал. Все, что он знал, — это что он может отличать колдовство от мира и колдунов от обычных людей. Это была одна из многих тайн, которые заставили его взяться за изучение Друза Ахкеймиона.

Он был относительно уверен, что это лицо никакого отношения к колдовству не имеет. Но тогда что же это?

«Кто этот человек?»

Внезапно взгляд Скеаоса встретился с его собственным. Морщинистый лоб изобразил, будто хмурится.

Келлхус кивнул доброжелательно и смущенно, как человек, застигнутый за тем, что на кого-то глазеет. Однако краем глаза заметил, что император в тревоге уставился на него, потом резко развернулся