звонкого, шумного толчка, снова совершеннейшая неизвестность...

Мазуру невольно стало его жаль – в голосе незадачливого агента звучало неподдельное отчаяние и надрывная тоска, весь он, расхристанный, пьянехонький и унылый, настолько напоминал раскисшего советского интеллигента, что Мазура прошибла нешуточная ностальгия.

– Все образуется, Билли, – сказал он, похлопав по хилому плечу крепкой мужской рукой. – Ты, главное, не унывай и держись...

«Это все ваш долбанный капитализм с его волчьими законами, – подумал он покровительственно. – Ты, буржуазная душа, и представления не имеешь, насколько легче тебе было бы в Советском Союзе: пошел бы ты в профком, в партком, накатал парочку писем в министерство культуры, пожаловался бы, что бюрократы и перестраховщики затирают молодую талантливую актрису, идеологию умело вплел, где надлежит – смотришь, и дали бы твоей подопечной приличную роль. А уж ежели фильм окажется идеологически выдержанный, к великому юбилею подгаданный, – ты и не представляешь, лысый, как вам обоим стало бы хорошо...»

– Образуется, – кивнул Билли уныло. – У Меня еще масса идей... «Плейбой» не помог, этот долбанный особняк с привидениями провалился – но у меня еще куча идей... Я с тобой обязательно поговорю на трезвую голову....

– Билли, я, в общем, из другого бизнеса, – мягко напомнил Мазур.

– Это ты так думаешь, Джонни. На самом деле мы все в одном бизнесе – карабкаемся, лезем, выгрызаем... – он встрепенулся, стал энергично озираться. – Ты не видел Ким?

– Где-то тут была только что, – сказал Мазур, оглядывая гомонящую толпу. – Совсем недавно.

– А этот недоносок Аугусто?

– Ты знаешь, я его тоже что-то не вижу.

– Не нравится он мне, – сообщил Билли Бат. – Не люблю, когда к Ким начинают липнуть этакие типы. Если он бизнесмен, то я – папа Римский. Темнит, крутит, красавчик... Пойдем искать Ким, а? Я от нее таких стараюсь отшивать...

Он пошатнулся и ледоколом попер через толпу гостей, наступая на ноги, высматривая свою кормилицу. Мазур остался на месте. «Нехорошее совпадение, – подумал он. – Уж если столь разные люди, как я и Билли, усматриваем в этом латинском хлыще нечто неприятное, стоит задуматься... А какое, впрочем, мне дело? Мое дело – сторона, если подумать...»

«Опасность слева!» – машинально отметил он. К нему вновь направлялась та самая жаждущая лирики дамочка, что была страшна, как смертный грех, – успевшая и вовсе дойти до кондиции. Нужно было срочно принимать меры.

Мазур стал отступать вправо, – а потом молниеносным финтом скользнул за спину какого-то высоченного типа, обхаживавшего блондинку в зеленом, сменил направление, проскочил среди шумной кучки беседующих... Одним словом, классический уход нашкодившего ученика от директрисы школы, только проведенный посреди толпы.

Усмехнулся – дамочка стояла посреди зала и растерянно озиралась, ничего не в силах сообразить, потом побрела в противоположном от Мазура направлении. Порядок, срубили хвост... Он передвинулся правее, вышел из зала в длинный полутемный коридор, пронизывавший правое крыло особняка. Где-то в конце, слева, есть черный ход. Пора линять с этой пьянки, ничего интересного... Тоже мне бомонд, бляха- муха! Светской жизни захотелось дураку экзотики ради...

Моментально замерев на месте, он прислушался. Из-за двери, у которой он стоял, отчетливо послышался женский вскрик – нехороший по содержанию, отчаянный, панический. Так кричат люди, когда им угрожает реальная опасность...

Реакция у него была – дай бог каждому. В следующий миг он уже попробовал ручку и, когда она подалась, бесшумно просочился в комнату. Свет не горел, но со двора помещение достаточно озаряли разноцветные гирлянды и яркая лампа без абажура. На постели барахтались двое: черное платье, белоснежный костюм, женская ножка, обнаженная дальше некуда...

Он остановился в некотором замешательстве – черт их разберет, какие тут происходят забавы, вмешаешься – стыда не оберешься... Но женщина на постели вскрикнула вновь, и уже ясно было, что ей зажимают рот и все происходящее ей категорически не нравится. Тогда Мазур наугад провел рукой по стене, ища выключатель там, где ему и полагалось удобно располагаться. Нащупал, изучил пальцами, нажал.

Вспыхнула люстра под потолком, словно киношный прожектор, высветив не представлявшую никакой загадки сцену: красавчик Аугусто, растрепанный и решительный, все еще зажимал Кимберли рот, ее платье было в совершеннейшем беспорядке, и она решительно выдиралась, как могла. С первого взгляда стало ясно, что никакими забавами тут и не пахнет, а имеет место быть наглое и неприкрытое применение физической силы. Воодушевившись, Мазур уже не колебался, вразвалочку направился к постели, приговаривая:

– Так-так-так... Нехорошо. Неправильно, сеньор...

– Пошел вон! – рявкнул сеньор яростно.

Он поневоле ослабил хватку, и Ким проворно вывернулась, скатилась с постели, забилась в угол, обеими руками придерживая сползшее с плеч платье. Все это настолько напоминало классический эпизод из голливудского же фильма с наивной красоткой, коварным соблазнителем и явившимся вовремя хорошим парнем, пусть не кристально чистым перед законом, но с золотым сердцем, что у Мазура поневоле расплылась на лице идиотская ухмылка.

Сеньор Аугусто, взмыв с постели рассерженным котом, выразился в адрес Мазура вовсе уж неподобающе – и Мазур, тщательно выговаривая испанские слова, ответил длинной, замысловатой фразой, которой выучился в том самом южноамериканском борделе, где она была у девок в большом ходу. Культурно выражаясь, он решительно подвергал сомнению нормальную сексуальную ориентацию соперника, а также имел свое мнение касательно законности его появления на свет и морального облика родителей. Просто поразительно, сколько эмоций и предельных оскорблений было вложено в певучую кастильскую фразу...

Как и следовало ожидать, Аугусто его прекрасно понял – и, себя не помня от ярости, ринулся в атаку. Мазур хладнокровно ждал. Безо всякого труда увернулся от кулака и в секунду отвесил три отличных, полновесных плюхи – не влекущих расстройства здоровья, но болезненных и унизительных.

Он ждал, что Кимберли отчаянно завизжит – тогда голливудские штампы стали бы и вовсе затертыми, – но она молчала, натягивая платье на плечи. Ага! В полном соответствии с подозрениями Мазура на свет божий из-под белоснежного пиджака вспорхнул револьвер – ну да, одна из бесчисленных разновидностей кольта...

Мазур вышиб его ногой, даже с некоторой скукой – все равно что на тренировке, классическая позиция, – поймал на лету и рукояткой припечатал противника, опять-таки постаравшись не покалечить, а просто причинить боль.

– Сиди здесь, – бросил он Кимберли. Прыгнув вперед, поймал правую кисть деморализованного, тихо охавшего от боли сеньора, взял ее в надежный захват, вдавив кургузое дуло револьвера в бок, меж ребер. Сказал сквозь зубы:

– Стоять, ихо де пута![2] Мы сейчас чинно выйдем на свежий воздух, ты понял? Дернешься – устрою свинцовое отравление организма, с места мне не сойти!

К его некоторому удивлению, пылавший злобой противник уже не дергался, замер неподвижно – иными словами, вел себя как человек, обладавший несомненным здравым рассудком и умевший гасить эмоции. Ну что ж, приятно иметь дело с толковым собеседником. Мазур легонько подтолкнул его к двери, вывел в коридор, убрал руку с револьвером под полу смокинга и процедил:

– Уговор в силе, недоносок. Дернешься – свинца наглотаешься...

Мертвой хваткой зажимая запястье – так, что оно сломалось бы к чертовой матери при активной попытке пленника освободиться, – Мазур проломился сквозь толпу гостей, лавируя ловко, синхронно увлекая за собой Аугусто, как партнершу в танго. Вывел во двор, где было чуточку потише и не так многолюдно, подтолкнул коленом пониже спины, направляя к каменной стене. Они остановились возле распахнутых ворот.