С тех пор Ваня Простатитов начал жить совсем иначе. Нет, он в отставку не ушел. Потому что тогда, в комнатке без окон, забитой старыми кабелями и сломанными штативами, если Фрол и понял, что ему вернули все сторицей, если и был разочарован, он и глазом не моргнул в ответ. Фрол прокашлялся и произнес так же внятно:

— Мне не нужна ваша отставка. И не нужны ваши деньги, сколько бы их ни было. Мне нужно, чтобы вы проиграли борьбу. Проиграете? Тогда пишите все, что надо знать про девку.

— Сроки исполнения?

— Вашего?

— Нет, Фрол, конечно же, вашего.

— Давайте так… Как только вы проиграете первый тур выборов, к вам придет человек… Я пока не могу сказать, кто. И твердо обещаю вам, кто бы ни был убийца, я вам выдам его головой. Что называется, со всеми потрохами.

— Не совсем хорошо, Фрол… Я вынужден сделать дело, полагаясь только на ваше слово. Кто мне гарантирует, что вы сдержите свое?

Несколько секунд Фрол внимательно смотрел в глаза губернатору. Зрачки в зрачки.

— Я понимаю, почему вам страшно бывает в управе… Мне вот тоже стало страшно с вами, Иван Валерьевич. Видите ли, до сих пор никто не мог поймать меня на том, что я не сдержал данного слова. Такого просто не случается. Но если вы хотите, мы напишем контракт и заверим его у нотариуса. Устраивает?

— Не обижайтесь, Фрол. Просто обманывали меня очень много, что поделать…

— К тому же, уж простите, у вас нет выбора. Другого варианта я вам не предоставлю, и если вы не выполните моей просьбы, убийцы вам не получить. А выборы вы все равно проиграете, — ввернул Фрол.

— Если проиграю, зачем вам…

— Для надежности.

— Хорошо, Фрол, вот, я пишу данные…

На самом деле сведения о Женьке были записаны давно, на отдельной бумажке.

Фрол усмехнулся, сунул бумагу в карман, молча прикоснулся кончиками пальцев к кепке. Простатитов и не заметил, как в комнате не стало Фрола. Вроде только что он шел еще к двери, еще как будто не дошел… И вот его уже не было, и не было даже звука шагов в коридоре, словно он растаял в воздухе.

Ваня был один. Стало слышно, как шипит лампа дневного света, стало заметно, как сгущаются тени в углу. Стало неприятно и почему-то даже жутко в этой душной комнатке без окон. И он еще несколько минут выбирался по везде одинаковым сводчатым коридорам, грязным, с какими-то кабелями и ломаной мебелью, гулко звеневшим под его шагами. Пока вдруг, совершенно неожиданно, не выломился в полную людей, ярко освещенную комнату, где приятные молодые люди пылко обсуждали что-то, а хорошо одетые девушки обносили их кофе.

И с этого времени для Простатитова началась совсем другая, непривычная жизнь. Стало ненужным куда-то рваться, что-то делать. Вроде бы он хотел бежать, действовать, руководить, поднимать и агитировать. Он сам понимал, что сказывается многолетняя привычка, что организм требует привычных нагрузок. И стал сознательно переключаться — на чтение литературы. На то, чтобы выехать за город, потрогать рукой лунки у деревьев, мокрый, слежавшийся снег.

— Что с вами?! Может быть, надо помочь? — спрашивали в управе.

Ваня пожимал плечами. Он понимал, что и правда стал равнодушен ко всему.

Слухом земля полнится. Сам всенародно избранный Папа всего послесоветского народа потребовал его к себе в Москву.

— Мы тут, понимашь, не для себя тут, понимашь, делаем! Ты не один тут, понимашь, живешь! Ты давай думай, как тебе против этого дебила, понимашь! Тебя губернатором сделали, — не без труда выговорил Папа трудное слово. — Так ты давай тоже для обчества!

Прооравшись, Папа тяжело задышал, замотал косматой головой. И подошел к Ване, обнял за плечи подагрическими руками, обдал смрадом перегара.

— Ну что, что с тобой делается, а?! Ведь в законе был…

Он и правда был у Папы «в законе». Месяц назад он приложил бы все усилия, чтобы соответствовать. Месяц назад его задел бы разнос. Показалось бы унизительным, что на него публично орут. Было бы важным сделать так, чтобы им были довольны. Сейчас он только соглашается:

— Да… да…

Заранее зная, что не будет делать ничего. В Москве некуда было уехать. Читать в номере тоже было нечего. В гостинице «Октябрьская» было все необходимое для специфического новорусского счастья: девки, педики на любой вкус, препараты на такой же любой, разливанное море напитков. Вернувшись, Простатитов попросил в номер коньяку, тихо выпил два, потом три стакана и провалился, рухнув на кровать в полном беспамятстве.

Под утро он проснулся (или очнулся?) одетый, с невероятно тяжелой головой. Во всем номере горел свет — везде, где только мог гореть. Валялись какие-то объедки на столике, грустила недопитая бутылка. Ваня пытался набрать номер, сделать заказ… из горла вылетало только какое-то прерывистое сиплое хрипение. Ваня сам стал с интересом слушать, что у него получается, но заказ-то сделать не получилось. Пришлось встать, несколько раз пролетев через весь номер и чувствительно впечатываясь в стены. Как был в чудовищно помятых брюках, с распухшей физиономией, спустился в бар и сразу же засадил двести граммов коньяку. А вернувшись в номер с бутылкой, часть благородного напитка выпил, а часть вылил на брюки.

В Министерство финансов предстояло пойти к десяти, к Рыжей Лисе — к двенадцати, а Папа звал к двум, к обеду. Нужно ли говорить, что никуда Ваня не попал? Встречи вроде бы перенесли, но Ваня тут же принял меры — чудовищно нализался уже с вечера и хорошо добавил утром. Было тяжело и гадко; болели и желудок, и печенка, болела и кружилась голова, координации движений не стало никакой, а немолодое сердце отзывалось сериями перебоев. Больше всего Ваня боялся, что все это безобразие затянется, но к вечеру второго дня его погрузили в самолет и отправили в родной Карск.

С тех пор его особенно не трогали, только Папа разражался руганью, чем дальше, тем все больше ритуальной, да плыл слух по всей управе — мол, Ваня очень изменился… И еще слух, что же с нами всеми теперь будет?!

А Ваня начал находить вкус в этом своем новом положении. Внезапно, впервые за годы, у него вдруг появилось время: например, для того, чтобы прочитать последний роман. А читать удобнее всего было дома, и Простатитов, к своему удивлению, начал проводить дома все больше времени. Хотя бы часть почти каждого вечера он был дома. А в доме была жена, и стало казаться важным, что Галина его ждет, что ей хочется, чтобы он бывал дома. Он, как и сказано, был очень зависим от женщин, но, как и большинство записных бабников, очень плохо женщин понимал. Ему казалось, после всего бывшего, что он жену уже мало интересует. А ей так вовсе не казалось.

Он все больше говорил с Галиной… И о делах, и о прочитанном. И о том, что начало мучить его в