ветер срывался с сопок, шумел соснами. Где-то в других номерах раздавались уханье, грохот посуды об пол, блядский визг — там что-то праздновали. Ваня вышел на балкон без шапки, постоял на ледяном ветру. Ветер крепчал к ночи, шумел кронами, задувал лимонные краски заката. Еле видны были бурые склоны, снежно-черные сопки за Карой. Мир, из которого изгнали Женьку.

Через сорок минут пришлось попросить новую бутылку. Через час привезли документы. Впервые Простатитов хотя бы на фотографиях видел людей, о которых Женька упоминала только мимоходом, вскользь. Упоминала так, словно они и не были основными людьми в ее жизни. И теперь сделалось ясно, почему…

Досье мамы, Розы Шашкиной, начиналось историей 1970-х годов, и фигурировали в этой истории изнасилования как семнадцатилетней Розы, так и ее подружек по ее наводке, и поножовщина, и воровство. И далее — смена мужей, среди которых мелькнул отец Женьки, аборты, судебные процессы и прочая пакость, вплоть до нынешнего хахаля, до Стасика. С появлением Стасика Роза если и совокуплялась с кем- то левым — то только в его отсутствие, старалась скрывать. А муж стал ей до такой степени немил, что вскоре они со Стасиком сбежали и начали совместную жизнь. Попутно Розочка отбросила и все возможности заниматься чем бы то ни было, кроме ублажения Стасика, — и научную работу, и карьеру, начинавшуюся в общем-то неплохо.

Формально Стасик Стянутый отбил законную жену у мужа. В действительности он если и отбил, то скорее у небольшого эскадрона, в котором муж занимал положение в лучшем случае подхорунжего. Справедливости ради, был Шашкин личностью совершенно невыразительной, и непонятно почему за него вышла Розочка — женщина видная и имевшая выбор. Скорее всего, двадцатитрехлетний дурачок был единственным, кто все-таки решил на ней жениться.

А Стасик Стянутый был мальчик пятидесяти лет, без определенных занятий и без четко обозначенной профессии; сменил он до тридцати мест работы и нигде не задержался надолго. Когда-то мог защитить кандидатскую, лет пять был зав. лабораторией. Мог много, а не сделал ничего. Простатитов хорошо знал таких и называл их людьми без будущего. То ли нехватка энергии, то ли изъяны воспитания делали их способности чем-то совершенно неважным, не подлежащим реализации. А сейчас Стасик жил тем, что ремонтировал машины новым русским да криминалитету. Вроде неплохой автомеханик.

А жили они в однокомнатной квартире, полученной когда-то Розочкой в ученом городке, будучи еще научным сотрудником Института густых лесов. Долго всматривался Простатитов в это лицо, похожее и не похожее на лицо Женьки. Лицо женщины, которой было наплевать на все (в том числе и на дочь), лишь бы трахаться со Стасиком. Женщина, фактически сама выпихнувшая дочь на панель. Нет, не как Сонечку Мармеладову, не потому, что в доме нечего есть. А своим патологическим равнодушием к дочери, да и к себе тоже. Потому что даже к самой себе Роза Шашкина оказалась совершенно равнодушна: к своим способностям, возможностям. Ко всему, что она умела и что могла делать в жизни, кроме возможности жить половой жизнью.

Было в этом что-то неподвластное его уму. Открывалась какая-то бездна, которой Простатитов не был в состоянии понять. Удивляться ли, что девочка, не нужная никому, пошла на панель? Что с такой рьяностью искала она хоть какой-то любви и тепла? Хоть у кого-нибудь? Во всяком случае, многое в Женьке стало несравненно понятнее, ближе, и это позднее понимание отдавалось глухой болью в душе. Знать бы, пока девочка еще жила, еще дышала, встречалась с ним, вечно занятым. Зная, он дал бы ей больше. Он смог бы, он наполнил бы ее жизнь смыслом. Он согрел бы эту по-дурацки начавшуюся, наперекос пошедшую судьбу.

Взрослый, сильный мужик совал в ладони мясистую, тяжелую физиономию, растирал ее почти до боли, тихо стонал. Знать бы… Знать бы то, что раньше он только смутно чувствовал.

Впрочем, раскисать совсем не время, и Простатитов занимался делом: например, смотрел видеосъемку похорон Женьки, где падала в обморок Розочка, деловито режиссировал Стасик. Донесли, что Стасик собирается искать и ловить убийц.

Не поднимая волны, Простатитов постарался увидеться со Стасиком. Стасика привезли на всю ту же дачу Федьки Лоха, и они вместе попили кофе. Губернатор лично подливал коньяку в его стакан, и Стасик невероятно воспрял от такого внимания. Он вообще считал себя личностью незаурядной, несправедливо обойденной коварной судьбой-индейкой, и был убежден, что мироздание ему что-то должно.

Под влиянием коньяка и внимания губернатора он долго вопил, что он еще найдет убийцу, он еще рассчитается, они его еще не знают! Но все было предельно ясно: ничего-то сделать Стасик не способен. Наверное, они как раз хорошо его знали — потому что никаких препятствий кому-кому, а Стасику отродясь не чинили.

И официальное расследование тоже ни к чему не приводило. Девица вот взяла и померла от остановки дыхания и от прекращения сердечной деятельности. Никаких следов уколов, в желудке — никаких признаков яда. Единственное, что может быть, — это отравляющее вещество в виде аэрозоля. Есть такие вещества. Но кто же будет его использовать на такую вот девчушку? Кому надо?

А может, ждали вовсе не ее, а губернатора? Очень может быть, что и так… Даже наверное так! Евгения пришла раньше, ее и пришлось убрать, а охотились-то вовсе не за ней. Тогда почему убийцы не дождались Простатитова? Наверное, испугались и убежали… Гм… А вы можете предложить более убедительную версию?

А может быть, это маньяки? Такие вот маньяки, со спецподготовкой, сбежавшие из органов с бутылочкой аэрозоля? Бред? Ну конечно бред, но ведь надо рассмотреть все версии.

Но не могла же она помереть сама? Нет, почему же, запросто могла! Такое редко, но бывает, тем более — весна, авитаминоз. Шла быстро, торопилась, волновалась, ну и не выдержало сердце. А следы, а труп, положенный в сугроб? Ну… Шли добрые люди, увидели, что падает, и положили в сугроб. Такие вот странные немного, может, невменяемые люди…

Круг явственно замыкался. Становилось ясно, что от официального следствия толку не больше, чем от Стасика и чем от козла молока.

И получается, что оставалось единственное возможное средство. Прямо скажем — средство последнее, страшное. На которое приходилось идти только потому, что не было другого выхода.

И Простатитов пригласил в «Кедры» еще одного нужного человека — Ли Феня. Отдаленный потомок корейцев, Ли Фень сумел стать директором, а потом и владельцем телестудии «Фенькино», не без помощи Карской управы. Должен он был управе ни много, ни мало, а 600 тысяч рублей и на крючке сидел прочно.

И для реализации задуманного оставалось только пригласить его к обеду и как можно дольше вести светскую беседу. Говорить о последних новостях, о смысле жизни и об НЛО над Карском. Говорить и наблюдать, как вертится Ли Фень, как вскидывает глаза, сопит, теряется в недоумении.

Ладно, пора и кончать…

— Ли Фень, у меня к вам предложение, — светски улыбнулся Простатитов.

— Я вас внимательно слушаю.

— Достаточно внимательно?

— Разумеется.

— Вы помните условие 11.4 в договоре?

Лицо Ли Феня погасло. Так гаснет фасад дома, если внезапно отключили электричество.

— Конечно. Немедленные выплаты.

— Нет, не совсем так. Вы не припомните формулировки?

— К чему это, Иван Валерьевич? Я помню главное. Деньги даются на три месяца. Управа имеет право продлить сроки, а может их не продлевать. Управа может меня разорить, если захочет. Вы хотите этого?

Ли Фень в первый раз поднял глаза от пола.

— Не прибедняйтесь, Ли, у вас совсем неплохие доходы… с нашей помощью.

— Неплохие. Но отдать долга я не смогу. Разве что постепенно.

— А почему бы вам не занять? У вас же есть богатые друзья.

— Кого вы имеете в виду, Иван Валерьевич?

— Того же Фрола.

Ли Фень подавился мороженым, замахал руками, замотал головой; он надрывался от кашля.