Делая уступку цивилизации, я спала на белых простынях, хотя это вызывало у меня отвращение, но я не могла заставить себя носить одежду белого цвета, даже белье. Мадам Одетта и ее портниха умоляли, приказывали, угрожали. Они говорили, что юной девушке моего воспитания и происхождения крайне неприлично носить яркие цвета, моя любовь к ярко-зеленому, желтому и алому считалась проявлением низкого вкуса. В конце концов мы пришли к соглашению: мой новый гардероб был составлен из тканей пастельных оттенков, достаточно близких к белому, чтобы удовлетворить требованиям света, и все же достаточно насыщенных, чтобы заслужить мое одобрение.

Моим дебютом должен был стать бал у Делакруа, который проходил ежегодно в мае. Семейство Делакруа было весьма аристократичным и очень уважаемым. По словам Мари-Клэр и кухарки, мадам Одетта когда-то была «весьма дружна» со стариком Делакруа, и именно поэтому мне удалось получить приглашение на бал.

С наступлением весны в доме на рю де Вожирар воцарилось радостное оживление. Портниха приходила каждый день, так как мадам отказывалась выпускать меня на улицу перед балом. Ей хотелось, чтобы я ворвалась в парижское общество, как фейерверк. Я страшно устала от своего затворничества и бесконечных ограничений, но утешалась мыслью, что эта пытка скоро закончится.

Я походила на бабочку, готовую вылупиться из кокона.

Мое обучение было достаточно тщательным, и мадам Одетта не сомневалась, что я без труда найду себе мужа. Она предсказывала, что я буду помолвлена уже через месяц после бала.

– Ничто этому не помешает, – объявила она. – Ничто не нарушит моих планов!

– Чарующее видение! – Мадам Одетта отступила на шаг назад, любуясь творением своих рук. – Настоящее очарование!

Наступил вечер бала у Делакруа. Всего через несколько минут мы должны были сесть в наемный экипаж, но сначала мадам решила провести последнюю проверку.

Мое платье было цвета слоновой кости, бледно-золотистое. Мадам еще раз попыталась уговорить меня одеть белое, хотя бы на одну ночь, как пристало дебютантке, но, как обычно, ее мольбы были безуспешны, и мы сошлись на красивом пастельном оттенке. Лиф платья подчеркивал тонкость моей туго зашнурованной талии. Вставка из великолепных бельгийских кружев, отделанных таким же бледно-золотистым атласом, прикрывала грудь, скромно поднимаясь почти до горла. Маленькие пышные рукава украшали кружевные манжеты, спускавшиеся до локтей. Я держала веер цвета слоновой кости с кружевными вставками, а руки обтягивали небольшие, в тон платью, шелковые перчатки. Вечер выдался довольно теплым, так что сверху я набросила только шелковую шаль. Косы были перевиты нитками мелкого речного жемчуга и уложены в виде короны, отчего я казалась еще выше и стройнее. Роскошное ожерелье из такого же жемчуга обвивало мою шею, в ушах тоже сверкали оправленные в золото жемчужины.

– Только бы ты не забыла, чему я тебя учила, – слегка задыхаясь от волнения, сказала мадам Одетта. – Я уже сейчас начинаю беспокоиться, а ведь самое трудное еще впереди. Ох, если ты что-то сделаешь не так, я просто умру от стыда. Умоляю тебя, Рони, ходи как можно медленнее и думай, прежде чем откроешь рот!

Я наклонилась и поцеловала ее в морщинистую щеку.

– Не волнуйтесь, мой дорогой друг! Разве меня учила не самая элегантная женщина Парижа? Я и сама начинаю волноваться. Не пора ли идти?

Я едва сдерживалась. Долгие недели затворничества в доме на рю де Вожирар подошли к концу. Скоро, очень скоро я смогу насладиться музыкой и танцами – всем тем, чего я была лишена с тех пор, как почти два года назад дедушка увез меня от цыган. Я не испытывала ни страха, ни волнения перед встречей с парижскими «львами», а только всепоглощающее желание повеселиться.

Мы накинули шали, попрощались со слугами, которые собрались проводить нас, и вышли на улицу, где сели в поджидавшую нас карету.

Особняк Делакруа походил на освещенный праздничный торт: белый, окруженный рядами колонн, со множеством балконов. Сотни газовых фонарей как внутри, так и снаружи освещали дворец, подчеркивая его красоту. На подъездной дорожке скопились дюжины экипажей, толпы изысканно одетых парижан и парижанок всех возрастов, как ручьи в море, вливались в дом.

– Ох, теперь придется ждать, – огорчилась мадам Одетта. – Зачем ты торопила меня? Тебя ждал бы сольный выход – нечто грандиозное! – а сейчас мы прибыли вместе со всеми… Почему я об этом не подумала раньше?

Я наклонила голову, стараясь выглянуть из-за занавешенных окошек кареты.

– Прекрати! – громким шепотом произнесла мадам. – Ты хочешь, чтобы все вокруг догадались, что ты никогда раньше не была на балу?

– Но ведь так оно и есть!

– Не вздумай никому говорить об этом! Когда ты попадешь внутрь, ты должна вести себя так, словно уже сотни раз видела подобную роскошь и она тебе давным-давно наскучила. Ты же русская графиня, не забывай!

– Но почему? – рассеянно спросила я. – Почему мы должны делать вид, что я аристократка?

– Но ведь это правда: ты действительно высокого происхождения! И потом, неужели ты думаешь, что эти людишки захотят иметь с тобой дело, если узнают, что первые тринадцать лет своей жизни ты была нищей попрошайкой.

– Я была цыганкой, – поправила я ее. – Мы попрошайничаем потому, что…

– Хватит! – Мадам Одетта разочарованно обмахнулась веером. – Если ты еще хоть раз посмеешь заикнуться об этом, я… выброшу тебя на улицу! И помни, возвращайся ко мне после каждого танца, чтобы я могла поговорить с тобой. И не убегай далеко, я должна всегда тебя видеть. Не принимай приглашения на ужин, предварительно не посоветовавшись со мной! И не прикасайся к шампанскому!

Она говорила и говорила, перечисляя все, что я должна и не должна была делать. Я рассеянно погладила ее руку и механически пообещала вести себя прилично, но в мыслях я уже была на балу, кружась в танце с мужчиной, за которого потом выйду замуж. Я хотела выйти замуж так же сильно, как этого желала для меня мадам Одетта. Дом, дети и любящий муж. Цыгане верят, что замужество – смысл жизни женщины и что только брак может превратить мальчика в мужчину. Я гадала, на кого будет похож мой будущий муж, и решила, что он будет очень высоким, светловолосым и красивым. И разумеется, очень богатым!

Опасения мадам Одетты, что наше прибытие останется незамеченным, оказались напрасными. Как только карета остановилась у подножия лестницы и ливрейный лакей помог мне выйти из кареты, в толпе пронесся восхищенный вздох. Мы с мадам Одеттой неспешно поднимались по широким мраморным ступеням, и люди, которые тоже спешили внутрь, расступались, пропуская нас! Я заметила, как гордо мадам держит голову, подняв подбородок, и догадалась, что это было одно из самых великих мгновений ее жизни. Каждый второй из тех, мимо кого мы проходили, знал о скандальном закрытии ее школы, и она надеялась, что теперь-то они по достоинству оценят триумф единственной оставшейся ученицы.

Отдав лакею наши шали, мы прошли в бальный зал, чтобы поздороваться с хозяевами. Когда я проходила по залу, все поворачивались в мою сторону и, как правило, вынуждены были запрокидывать головы, чтобы оценить мой рост. Я чувствовала себя настоящей королевой и была готова петь от счастья.

Мсье и мадам Делакруа приняли нас весьма прохладно. Их, особенно хозяйку бала, явно не радовало присутствие мадам Одетты.

– Графиня Рони Николаевна Ульянова, внучка моего очень старого друга, – представила меня мадам Одетта. Я присела в реверансе и позволила мсье Делакруа поцеловать мне руку. Он благожелательно улыбнулся, в то время как его жена – маленькая женщина с темными волосами и злым ртом – старательно изобразила неодобрение. Меня, однако, не волновало, верят ли эти люди в то, что я принадлежу к русской знати и была воспитана в Москве, – впереди меня