— Чтобы в преисподнюю поверить, нужно до самого края этой жизни дойти, — произнес Грошев убежденно.
— Или самому там побывать, — возразил Синяков и тут же получил под столом пинок от Дашки.
— Давайте прикроем эту тему, — Грошев явно выдохся. — Баста! Я-то сначала думал, что буду единственным сумасшедшим в этой компании. А тут таких двое оказалось. Или сразу трое? — прищурившись, он глянул на Дашку. — Колдуете, мадемуазель? Прорицаете, гадаете, снимаете сглаз? Наводите порчу?
— Всего понемногу, — скромно призналась Дашка. — А вы про свой сон зря забыли.
— Про какой сон? — тупо удивился Грошев.
— Который нынче ночью видели. Про то, как грибы в лесу собирали. Все маслята, маслята, маслята…
— Верно, — похоже было, что Грошев по-настоящему ошарашен. — Разве я это уже рассказывал?
— Неважно. Только не к добру такой сон. Большие неприятности вас вскоре могут ожидать. Я, правда, нужный заговорчик уже нашептала, да не уверена, поможет ли он. — Дашка встала и потянула Синякова за рукав. — Спасибо за хлеб-соль. Даст бог, еще свидимся. Провожать нас не надо.
— Опять за свое! Что это ты себе позволяешь! — начал возмущаться Синяков, едва дверь грошевской квартиры за ними захлопнулась. — Мы ведь здесь переночевать собирались! Или тебя опять в курятник тянет?
— Нечего нам здесь делать! — Дашка была настроена как никогда решительно. — Особенно вам. Про друга вашего я ничего плохого сказать не хочу. Человек он безвредный. Только больной.
— Чем же, интересно?
— Страхом. Это тоже болезнь, не удивляйтесь. И очень заразная. Лучше вам от него подальше держаться. Тем более что ни вам, ни сыну вашему он помочь не может. Его самого спасать надо.
— Кто здоров, а кто болен, не тебе решать! Тоже мне профессор! Сопли сначала утри!
— Платочек дайте — утру! Мой-то по вашей милости сгорел. — Дашка высморкалась в рукав своей кофты.
Пререкаясь таким манером, они спустились на первый этаж и, перепугав старушек, коротавших время на лавочке у подъезда (ничего себе картинка — выпившая девка тащит за рукав пьяного мужика и что-то громко ему при этом доказывает), покинули гостеприимный дом.
Ощущалось скорое наступление сумерек, но в светлом небе еще носились птицы. Среди людей осторожно бродили бездомные кошки. Жала комаров вонзались в кожу, словно стрелы лилипутов, направленные в Гулливера.
С запоздалым раскаянием Синяков вспомнил, что так и не выполнил обещания, данного духу- покровителю, — не принес ему в жертву ни вина, ни масла, ни хлеба.
В карманах не оказалось даже сухой корки. Тогда Синяков волшебной иглой уколол кончик пальца и выдавил несколько капелек крови.
— Прости, что забыл про тебя, — сказал он как можно более проникновенно. — Хлопоты отвлекли. Возьми от меня хотя бы это. Как говорится, не дорог подарок, дорога любовь.
Дашка на его поступок, достойный душевнобольного, никак не отреагировала, а только попросила позволения подержать иголку в руках.
— Горячая, — констатировала она каким-то неестественным голосом,
— Куда мы сейчас? — поинтересовался Синяков, закончив окроплять кровью землю вокруг себя.
— Есть одно место, — от былой живости Дашки не осталось и следа. — Ты к покойникам как относишься?
— Как и они ко мне. Холодно… Что ты опять задумала?
— На кладбище переночуем. Есть там у меня одно укромное местечко. Когда мы с братом из детдома убегали, всегда там прятались.
— Слушай, а ничего другого придумать нельзя? — Синяков даже приостановился на мгновение.
— Можно. Но сегодня меня туда тянет.
— Ты ко всему прочему случайно не вампирка?
— Вы про сопливых вампирок слыхали? — Дашка опять захлюпала носом.
— Нет, зато я слыхал про Мальчика с пальчик, ставшего потом Синей Бородой, и про девочку Дюймовочку, возглавившую банду налетчиков.
— Сами такое выдумали?
— Где уж мне! Дружок когда-то рассказал. Тот самый, которого мы только что покинули. Любил он разные популярные истории переиначивать.
— Писатель, этим все сказано… Ну, так мы идем на кладбище?
— Если ты настаиваешь…
Кладбище, так тянувшее к себе Дашку, называлось Солдатским и состояло из двух примерно одинаковых по площади частей — древней, на которой уже век как никого не хоронили, и современной, где время от времени находила свой последний приют какая-нибудь высокопоставленная особа (но для этого при жизни нужно было как минимум стать академиком или генералом).
Синяков и Дашка проникли на кладбище как раз с этой, действующей стороны (если так можно выразиться о месте, где люди находят вечное успокоение).
Дорожки здесь были посыпаны песочком, оградки покрашены, а надгробные памятники имели самый разнообразный вид, начиная от слегка уменьшенной копии Вандомской колонны и кончая скромненькими гранитными стелами.
Внимание Синякова сразу привлекла бронзовая статуя крылатой женщины, высоко вознесенная на каменном постаменте. Судя по лире в руках, женщина должна была изображать музу поэзии, что и подтверждала лапидарная надпись на постаменте: «Жене и вдохновительнице».
Тут же, рядышком, находилась могила того, кого эта муза вдохновляла при жизни. Выглядела она более чем убого — гранитная пирамидка, которую можно было накрыть коробкой от телевизора. Судя по мемориальным датам, муж надолго пережил свою жену, и невольно напрашивалась мысль, что с ее кончиной он не только утратил талант, но и промотал оставшиеся деньги.
Встречались на этой аллее, по всей вероятности, предназначенной для персон, особо приближенных к властям — певцов, литераторов, личных шоферов и бывших любовниц, — и другие изыски кладбищенской архитектуры.
На огромной глыбе черного, как космическая бездна, габбро, золотом горели слова: «Какой светильник разума угас, какое сердце биться перестало! Директор ателье головных уборов Чирей Абрам Моисеевич».
Другой памятник, выполненный в форме винной бутылки соответствующих размеров, вообще не имел никаких паспортных данных, а только горькую эпитафию: «Спи спокойно, дорогой товарищ».
На могиле директора кондитерской фабрики был почему-то водружен натуральный адмиралтейский якорь, а солист оперного театра почивал под сенью двух скрещенных авиационных пропеллеров.
Потом пошли сплошь бронзовые и мраморные бюсты — деятели искусств в лавровых венках, ученые со значками лауреатов и военные со звездами героев.
Вообще это место походило не на юдоль скорби, а скорее на престижный дачный поселок, где каждый хозяин стремился переплюнуть соседа по части неправедно нажитого богатства и купеческой роскоши.
Однако Дашка не позволяла Синякову подолгу задерживаться даже возле особо оригинальных надгробий. Она тянула его все дальше, в глубь кладбища, и скоро окружающий пейзаж резко изменился.
Тропинки терялись в некошеной траве, поперек лежали полусгнившие деревянные кресты, а в зарослях кустарников там и сям виднелись могильные склепы, похожие то на заброшенные доты времен Второй мировой войны, то на каменные погреба, возведенные рачительными хозяевами.
