Естественно, столь вопиющее нарушение субординации не могло ускользнуть от бдительного ока декана, однако предпринять какие-либо радикальные меры ему мешала неизбежная в таких случаях давка.

Догнать нерадивого студента и его новых друзей он сумел лишь у самого выхода с площади, напротив помпезного здания Дома офицеров, известного также, как «Приют Мухобоев». Свирепый взгляд декана подействовал на всех троих подобно ушату холодной воды, а окрик: «Геть отсюда, босота запойная!» — дошел даже до сознания негра, между прочим, являвшегося сыном премьер-министра бывшей французской колонии Сенегал.

Впоследствии декан неоднократно напоминал об этом постыдном происшествии не только самому Синякову, но и его однокурсникам. Стоило кому-то из них проштрафиться, как декан глубокомысленно изрекал: «Если староста пьяница, так что тогда можно требовать с рядовых студентов!»

Таких, скорее комических, чем досадных эпизодов в жизни юного Синякова было немало, но вовсе не они способствовали его популярности среди сверстников. Прославился он совсем на другом поприще.

Общежитие, которое должно было стать для студентов родным домом, на самом деле оказалось проходным двором, борделем и клоповником, где царили законы лагерного барака.

Кроме того, две враждующие банды, контролировавшие соседние районы — «Агропоселок» (массив частной застройки, клином врезавшийся в многоэтажный город) и «Джунгли» (парк культуры и отдыха с прилегающей к нему территорией), — превратили общежитие в ристалище для сведения своих непростых счетов.

Особенно туго приходилось первокурсникам, занимавшим нижние этажи. В любой час дня и ночи их могли послать за водкой, беспричинно избить или попросту выбросить вон из комнаты, понадобившейся для каких-то совсем иных нужд. Кто бы ни брал верх в незатихающей распре — «Агропоселок» или «Джунгли», — в конечном итоге больше всех страдали несчастные студенты.

Синяков, сначала принимавший столь печальное положение вещей как должное, вскоре убедился, что терпеть дальше просто невозможно. Вопрос стоял не о защите чести и достоинства, а об элементарном выживании. Любого из его друзей могли запросто пощекотать пером, постоянные поборы лишали студентов средств к существованию, кое-кого из них уже пытались опетушить, а один слабый духом мальчик едва не покончил жизнь самоубийством. Самому Синякову однажды нахально помочились в постель.

Конечно, на столь наглые притеснения можно было пожаловаться в деканат или милицию, но это было куда позорней, чем терпеливо, молча сносить побои и прочие издевательства. Закладушничество считалось в народе грехом куда более тяжким, чем прелюбодеяние или лжесвидетельство, что для страны, в которой это самое закладушничество лежало в основе государственной политики, выглядело тем более странно.

Официальная версия дальнейших событий, в создании которой немалое участие принял и сам Синяков, выглядела примерно так. Защищая жизнь и покой своих однокурсников, он втерся в доверие к главарям обеих противоборствующих банд и повел дело таким образом, что вскоре они измотали себя в междоусобной борьбе. Воспользовавшись ослаблением исконного врага, Синяков сплотил всех студентов спецгруппы, создав новую силу, способную дать отпор кому угодно.

Не прошло и полугода, как «радиотехники» полностью захватили контроль над общежитием. Их стали побаиваться не только в окрестностях, но даже в таких отдаленных районах, как «Ракоедовщина» и «Даманский».

Кроме чисто организационных свершений, Синякову приписывалось и немало боевых подвигов, главным из которых был поединок с атаманом «Агропоселка», прежде непобедимым Ванькой Солистом, позорно бежавшим из общежития не только без зубов, но и без ботинок.

На самом деле все обстояло несколько иначе. На первых порах Синяков никаких далеко идущих целей перед собой не ставил. Надо было спасаться самому. Даже первый разряд по самбо не гарантировал победы в схватке с парочкой блатных, с детства постигавших премудрости рукопашного боя на задворках и в подворотнях.

Отсюда и заискивание перед бандитскими главарями, местами даже переходившее в коллаборационизм. Так, например, ему стали доверять расправу над наиболее строптивыми студентами, что для тех, безусловно, было наименьшим злом.

Добившись особых прав для себя. Синяков позаботился и о ближайших друзьях. Так возникло ядро студенческого братства, с которым в самом ближайшем будущем пришлось считаться даже коменданту общежития. Для «Агропоселка» и «Джунглей» между тем наступили не лучшие времена. Бандиты так опостылели всем, что ими в конце концов занялись органы. Не менее полусотни лучших бойцов угодило за решетку, еще столько же оказалось под подпиской о невыезде.

Таким удобным моментом нельзя было не воспользоваться. Сначала незваных гостей отвадили от общежития, а потом стали беспощадно преследовать на их собственной территории. Очередной призыв в армию окончательно поставил точку на существовании обоих банд, из разряда городских напастей перешедших в разряд легенд.

С Ванькой Солистом, кстати, Синяков сохранял нормальные отношения до самого конца. Зубы тот вышиб сам, в пьяном виде ударившись мордой об унитаз (попить оттуда хотел, что ли?), а на улицу его выпроводила техничка, по вечерам убиравшая институтские туалеты. Модные туфли Солиста она оставила себе, справедливо полагая, что после такого нокаута он про них никогда и не вспомнит…

Задумавшись, Синяков пропустил транспарант, сердечно приветствовавший всех въезжающих в город, только успел краем глаза заметить промелькнувший справа милицейский пост, чей многочисленный и хорошо вооруженный гарнизон беспощадно шмонал этих самых въезжающих, не оставляя никакого шанса потенциальным наркокурьерам, контрабандистам, торговцам оружия, лицам без гражданства и прочим подрывным элементам.

Чахлый и основательно замусоренный лес, отрезанный серо-стальным лезвием Кольцевой дороги, остался позади. Потянулись районы новостроек. Места эти были Синякову совершенно незнакомы. В его времена здесь, наверное, собирали грибы и лишали невинности девчонок.

Первое здание, которое он узнал — и то не по внешнему виду, а по запаху, — был дрожжевой завод, как и четверть века назад продолжавший исправно отравлять городскую атмосферу. Здесь всегда вольготно жилось самогонщикам. Мало того что они никогда не испытывали дефицита с одним из важнейших компонентом исходного сырья, то есть браги, так даже их деятельность, по природе своей довольно вонючую, постороннему человеку унюхать было просто невозможно.

Потом стали попадаться и другие знакомые приметы — фасады домов, пусть и как-то иначе оштукатуренные, пивнушки и ресторации, которые, слава богу, он знал наперечет, дремучие лесопарки, где в свое время немало было пролито пота, крови да и спермы тоже.

Город, надо сказать, изменился не так сильно, как это можно было ожидать в период смены общественно-политического строя. Улицы носили прежние названия. На прежних местах торчали бронзовые истуканы сомнительных героев, зловещих вождей и продажных щелкоперов. Вот только вместо трамваев повсеместно курсировали троллейбусы, побольше стало уличной рекламы, раньше базировавшейся на трех китах — «Храните… Летайте… Пейте…», да в книжных магазинах теперь торговали разным ширпотребом.

Короче говоря, город был как город, а люди в нем как люди — зря не лыбились, но и не кусались. Похоже, что мрачные пророчества шамана являлись всего лишь плодом его больного воображения. Вот только воспоминание о зловещем городском пейзаже, который Синяков успел рассмотреть на дне губительной воронки, почему-то немного смущало душу.

Тем временем автобус проскочил мост, под которым располагалась другая оживленная магистраль, поплутал еще немного по улицам и вскоре выехал на хорошо знакомую Синякову привокзальную площадь.

Впрочем, знакомой он мог назвать только одну ее сторону, где на манер неприступных бастионов возвышались серые громады домов-близнецов, призванных олицетворять мощь и нерушимость рухнувшей в одночасье власти.

Другая сторона площади, непосредственно примыкавшая к перрону, разительно изменилась. Уютное здание старого вокзала, некогда единственное место, где ночью можно было и перекусить, и