Прежде чем окончательно отрубиться, я успел подумать: «Возможно, Астерию и суждено погибнуть от меча, но сначала он сопьется. А заодно с ним и я…»
Разбудил меня деликатный стук в дверь. Наверное, уже давно наступило утро, но в нынешнем положении судить об этом мне было не дано.
Хотя я и проснулся первым, извлечь из этого какую-нибудь практическую выгоду не представлялось возможным. Сам по себе я не мог ни встать, ни попросить о помощи, ни даже разлепить тяжелые, как у Вия, веки. На то, чтобы овладеть телом Астерия, потребовалось бы немало времени и масса усилий, да я и не собирался заниматься этим, поскольку все еще надеялся на помощь Настромо, который, похоже, чувствовал себя в чужой шкуре столь же уверенно, как и в своей собственной.
Между тем в сознании Астерия, необъятном и дремучем, как Муромский лес, стали возникать первые проблески мысли. Настромо никаких вестей о себе не подавал, но его присутствие ощущалось так же явственно, как после доброй пирушки ощущается тяжесть в желудке.
Проснувшись окончательно, Астерий перевернулся со спины на бок и открыл глаза, благодаря чему я смог убедиться, что минувшую ночь наше тело провело прямо на каменном полу, используя вместо подушки пустой медный кувшин.
Для Астерия такая ситуация была в диковинку, и он попытался вспомнить — как и почему оказался здесь, а не на мягком ложе. Однако никаких зацепок в его памяти не сохранилось, что, конечно же, было результатом моих вчерашних усилий.
— Господин, — донеслось из-за двери. — С вами ничего не случилось?
— Все в порядке, — хорошенько откашлявшись, сипло ответил Астерий.
— Во дворце уже давно проснулись, — продолжал голос за дверью. — Ваша матушка царица Пасифая ожидает вас к утренней трапезе.
— Скажи, чтобы начинали без меня. Я занят.
— Не нужно ли что-нибудь господину?
— Нет… Хотя подожди. Пусть принесут вина и фруктов. И позови ко мне царского лекаря.
— Будет исполнено, мой господин.
Астерий встал и, отшвырнув ногой злополучный кувшин, проковылял к ложу. Так дурно, как сейчас, он себя еще никогда не чувствовал.
Тело, которым накануне пользовались чужие существа, повиновалось с трудом, да и долгий сон на холодном полу тоже сказывался.
Алкоголь, принятый вчера в непомерных количествах, прошелся по мозгу Астерия, словно тропический ураган по одинокому атоллу — кое-что погубил, кое-что испоганил, кое-что занес песком забвения.
Тем не менее сын Миноса оставался цельной и сильной личностью, которую было просто невозможно подвигнуть на какой-нибудь необдуманный, самоубийственный поступок.
Никогда еще мститель не подбирался к своему врагу так близко, как это удалось сделать мне. И все-таки роковой удар откладывался. Губительный меч продолжал висеть на стене бесполезной игрушкой, и мне еще предстояло вложить его в чьи-то послушные руки.
Борьба, предстоявшая нам, уже не являлась борьбой двух разных существ. Намечалась схватка двух сознаний, двух «эго» — собственного, успевшего сжиться с этим телом, и чужого, проникшего со стороны.
Не знаю, кто из них одержит верх, но в конечном итоге победителем все равно окажусь я — ведь поле боя, мозг Астерия, навсегда останется выжженной пустыней, в равной мере неспособной порождать ни добро, ни зло…
В дверь опочивальни снова постучали.
— Входи, — буркнул Астерий, к физическим мукам которого добавились еще и галлюцинации — именно так он мог расценивать все свидетельства присутствия в его теле чужих существ.
Первым появился мажордом, бородатый и крепенький, как Черномор. По его сигналу слуги проворно внесли кувшины с вином и подносы с фруктами. Девушка-виночерпий налила хозяину полный кубок.
Астерий пригубил немного и тут же поперхнулся. Отравленный организм не хотел принимать новую порцию яда. Много грехов было у Астерия, но алкоголизмом он не страдал.
Зато им (наравне с наркозависимостью) страдал мой приятель Настромо. Вкус вина мгновенно разбудил его. Очень быстро разобравшись в ситуации, он оценил поведение Астерия в следующих выражениях:
— Что он, козел, делает! За такие штучки нужно морду бить!
— Замри! — прикрикнул я. — Ни слова больше! Только смотри и слушай.
Из нашего краткого диалога Астерий, к счастью, ничего не понял, но пригорюнился еще больше — ну кому, спрашивается, понравится, когда в твоем сознании начинают звучать чужие, пропитые голоса.
— Пусть войдет лекарь, — распорядился он. — Да побыстрее. А вы все прочь отсюда.
— Будет исполнено, мой господин. — Вышколенные слуги исчезли, но дверь за собой оставили полуоткрытой.
Лекарь оказался египтянином — смуглым, стройным, наголо обритым. При себе он имел ларец из слоновой кости и красного дерева.
Падать ниц перед царственной особой он не стал — не дома, чай, — а отделался сдержанным полупоклоном. Затем он поставил ларец на столик, приложил обе руки накрест к груди и произнес на ахейском наречии:
— Я приготовил то, что ты просил, господин, — средство возбуждающее мужскую силу. Оно сделано из львиной желчи, носорожьего рога и крылышек особой мухи, живущей по другую сторону ливийской пустыни. Именно благодаря этому средству владыки Египта оставляют после себя многотысячное потомство.
(Я— то лучше его знал, откуда берется эта неисчислимая орава царских наследников. Как-никак, сам когда-то принимал участие в их воспроизводстве.)
Лекарь, наверное, еще долго распинался бы о достоинствах своей доисторической «Виагры», но Астерий мановением руки прервал его.
— Оставь это средство на потом. Сегодня мне нужно кое-что другое.
— Только прикажи, господин, и я составлю для тебя любое лекарство или любой яд, существующий в мире.
— Сегодня ночью мне стало дурно, — нехотя признался Астерий. — Сейчас я ощущаю слабость во всем теле, боль в суставах, тошноту, головокружение. Душу одолевает тоска. Я слышу бестелесные голоса. Мои члены дергаются сами собой.
— Уж не вселились ли в тебя злые демоны, господин! — воскликнул лекарь (как говорится, ткнул пальцем в небо, а угодил в яблочко).
— Вот ты и разберись в этом. Сам же говорил, что слава о твоем искусстве гремит от Геркулесовых столпов до самой Индии.
— Для изгнания бесов лучше всего подойдет кровь гарпии, смешанная с молоком кентавра. Но можно ограничиться окуриванием смолой держидерева, растущего на священной горе Сефар, до которой тысяча дней пути.
— Не надо никакой смолы! Ты мне что-нибудь против тоски дай. И против боли, — произнес Астерий слегка изменившимся голосом.
Заслушавшись баснями лекаря, я не сразу сообразил, что авторство последних фраз несомненно принадлежит Настромо, а Астерий является всего лишь их подневольным исполнителем. Вот пройдоха!
— Боль и тоску лучше всего лечит загустевший сок горного мака, растущего на восточной окраине земли. Хотя стоит это зелье весьма дорого, — лицо лекаря приобрело скорбное выражение. — За одну его меру индийские купцы требуют тысячу мер золота.
— Ты же знаешь, что золото не имеет для меня значения, — говорил Астерий уверенно и складно, но в его суматошных мыслях сквозила паника: что это я, дескать, такое несу?
