оказывается наш герой, могут быть простой случайностью. Какие-либо окончательные выводы делать еще рано.

— Поживем — увидим, — буркнул Котяра. — В этом плане пока ясно только одно: за предков женского пола можно не беспокоиться. После зачатия, по времени совпадающего, так сказать, с незримым визитом потомка, они должны прожить как минимум девять месяцев. Иначе вся эта затея изначально не имела бы никакого смысла… Впрочем, есть надежда, что скоро мы проясним все спорные вопросы.

— Как скоро? — поинтересовался я. — Нельзя ли конкретнее?

— Скоро — значит скоро, — насупил брови Котяра. — Но не раньше, чем я буду уверен в успехе эксперимента.

…Это скоро растянулось чуть ли не на месяц. У Котяры успела отрасти пегая, клочковатая бороденка (говорят, что он всегда отпускал ее в переломные моменты жизни), задействованная в экспериментах аппаратура дважды поменялась, а все привлеченные со стороны люди постепенно исчезли. Последнюю неделю ко мне не допускали даже Комарова-Флага.

Эксперимент, на который возлагалось столько надежд, начался ровно в полночь, хотя интенсивная подготовка к нему шла с самого утра.

Со мной остались только Котяра, двое его ближайших ассистентов и похожая на вяленую воблу женщина-врач, которой я никогда раньше здесь не видел.

Свои инструменты она разложила на отдельном столике подальше от моих глаз, однако я успел заметить, что среди орудий, возвращающих человека к жизни, имеются и такие, посредством которых эту жизнь можно отнять. Одних шприцев разного калибра было не меньше дюжины. Короче, набор цивилизованного пыточного мастера.

— Начнем, — произнес Котяра, когда все подключенные ко мне приборы были приведены в действие. — Постарайтесь повторить все, что вы над собой уже проделывали. Заставьте душу покинуть тело.

— Легко сказать… — я закрыл глаза.

— Нырните в прошлое как можно глубже, — продолжал он. — На пятьдесят-семьдесят поколений. Но только не переусердствуйте. Мало ли какие опасности могут подстерегать человека, пустившегося в столь опасное путешествие. Когда духовный контакт с предком состоится, постарайтесь взять его сознание под контроль. Действуйте осторожно, но настойчиво. Ничего страшного, если он вдруг почувствует признаки раздвоения личности. Такое со всеми случается. И не забывайте про опознавательные знаки, которые вы должны оставить в прошлом. Все понятно?

— А хоть бы и нет — какая теперь разница, — буркнул я.

— Тогда действуйте. Желаю удачи.

— К черту! — вырвалось у меня совершенно машинально.

Пара минут ушло на то, чтобы сосредоточиться, а затем я начал повторять, как молитву: «Умереть, умереть, умереть… Уйти, Уйти, уйти…» — все это, конечно, про себя, не разжимая губ.

Так, наверное, минуло с полчаса, время вполне достаточное Для того, чтобы убедиться — умирать мне совсем не хочется. Ну не капельки! Душа сидела в теле крепко, как пырей на грядке.

— Ну что? — донесся до меня нетерпеливый голос Котяры.

— А ничего, — я открыл глаза. — Не получается… (Знаковая фраза! Сначала ты говоришь ее няньке, сидя на горшке. Потом жене, лежа в постели. И напоследок — светоносным ангелам, требующим от тебя оправданий за неправедно прожитую жизнь.)

— Попробуйте еще раз, — уже не попросил, а приказал Котяра. — Постарайтесь.

Я стал стараться. Истово! Изо всех сил! Но это было то же самое, что постараться на метле взлететь в небо или в рукопашном поединке одолеть Илью Муромца.

Некогда грозное (а главное — действенное) заклинание «Умереть, умереть, умереть…» ныне превратилось в безобидную считалочку типа: «Один баран, два барана, три барана…», якобы помогающую от бессонницы.

За всеми хлопотами и треволнениями последних дней я даже как-то не заметил, что былое неприятие жизни исчезло, а вместе с ним выветрилась и установка на суицид. Похоже, что я утратил сверхъестественные способности, в свое время так заинтриговавшие профессора Котяру, и вновь превратился в рядового паралитика с дырявой башкой… Ох, зря меня здесь так разнежили!

— Все! Не могу! — Я сдался окончательно. — Давайте отложим на следующий раз.

— Увы, это невозможно, — холодно произнес Котяра. — Средства, отпущенные на исследования, иссякли. Благодаря вам я могу стать банкротом. Опыт должен состояться при любых условиях. И обязательно сегодня.

— Да поймите же, что-то изменилось во мне! Пропал кураж. И вы сами в этом виноваты. Закормили меня, заласкали, вселили надежду. Теперь я не хочу умирать.

— А придется, — глухо произнес Котяра и вместе со стулом отодвинулся от меня.

Тон его мне очень не понравился. Как я и подозревал, облик добродушного говоруна служил для Котяры всего лишь маской. На самом деле он был расчетливым и циничным мизантропом, абсолютно равнодушным к чужой судьбе. А впрочем, маской могла оказаться и эта его новая ипостась. Котяра был не только великим психиатром, но и способным лицедеем. Человеком с тысячей лиц.

Но в любом случае связываться с ним дольше я не хотел. Уж лучше клянчить милостыню в подземном переходе. Думаю, что на инвалидную коляску моя родня разорится.

— Прошу немедленно выписать меня из этой богадельни! — решительно заявил я. — Хватит! Спасибо, как говорится, за все!

— Выписать? Вас? — на физиономии Котяры отразилось глубокое недоумение. — К сожалению, это невозможно. Ваша медицинская карта вместе со свидетельством о смерти давно сдана в архив. Поймите, молодой человек, вы не существуете. Да вам удалось выторговать у судьбы несколько лишних месяцев. Будьте довольны и этим. Но все хорошее когда-нибудь кончается… Марья Ильинична, приступайте к эвтаназии.

Мою правую руку немедленно пристегнули к койке, а рот запечатали клейкой лентой. Женщина с бледным, бескровным лицом взяла со столика один из своих шприцев и, цокая каблучками, направилась ко мне.

Вот, оказывается, каков подлинный облик смерти! Вместо савана — белый халат, вместо ржавой косы и песочных часов — одноразовый шприц. Сходство только в морде — мертвенная бледность, пустые глаза, оскал изъеденных временем зубов…

Иголку она всадила мне в вену со всего размаха, как кинжал. Конечно, зачем церемониться со смертником? Ну и гад все же этот Котяра! Мог бы свои грязные делишки и втихаря провернуть… А то устроил чуть ли не публичную казнь…

Первым на яд отреагировало зрение. Сначала пропали краски, а потом стало стремительно темнеть, как это бывает при солнечном затмении. В ушах загудели трубы Страшного суда. Сознание угасало.

Смерть, которую я столько раз тщетно призывал, явилась ко мне сама, аки тать в ночи… Смириться? Сдаться?

Нет, меня так просто не возьмешь! Пусть тело идет в могилу, а все, что составляет основу человеческой личности — сознание, память, страсти, — отправляется в странствие по душам бесконечной череды предков.

Такую возможность подлец Котяра не предусмотрел (а может, наоборот, предусмотрел, и я продолжаю сейчас участвовать в каком-то загадочном спектакле, пусть и в совершенно непонятной для меня роли).

Но рассуждать и рефлексировать уже поздно… Надо уходить, спасаться…

«Уйти, уйти, уйти…»