тобой, – сказал он. – Но это то, что я никогда не узнаю, потому что я был связан с твоим отцом. И ты этого никогда не узнаешь. Будем ли мы что-то делать? Сможем ли мы когда-нибудь что-то сделать?'

'Нет, – сказал я, но в душе, движимый собственной болью и гневом, я хотел сказать 'да'. – Я только не могу поверить, что они могли так поступить с ним. Я не могу поверить, что отца могли так подставить'. Отец всегда казался мне неуязвимым. Внезапно, первый раз в своей жизни, я почувствовал свою уязвимость.

'Льюис, – повторил друг отца. – Отойди от этого. Это война, в которой никогда нельзя победить'.

Он мог прочитать по моему лицу, что я все еще не успокоился. 'Льюис, – добавил он, – что для тебя важнее: что уже случилось или то, куда ты пойдешь дальше?'

Я знал, его слова правильные. Главным вопросом для моего отца всю его жизнь было будущее его сыновей. В тот день я закрыл дверь в прошлое моего отца, и закрыл ее навсегда. Потом были похороны.

В день прощания с отцом отдать дань уважения к нему пришли сотни людей. Там были мужчины, которых я помнил смутно, и те, кого я никогда раньше не видел. Они входили тихо и шептали: 'Мне нельзя здесь быть, но я плевал на них. Я должен попрощаться с Тони'. Я знал, что их беспокоило – ФБР будет следить за теми, кто пришел на похороны.

По мере того, как люди приходили прощаться весь день и весь вечер, я видел моих друзей, друзей моего брата и мою старую футбольную команду из средней школы, члены которой пришли на мессу. На похороны пришли даже сверстники отца, с которыми он играл в футбол 30 лет назад. Прибыло так много людей, что распорядителю похорон пришлось открыть все имеющиеся комнаты.

К гробу медленно подошла молодая женщина. Она шла на костылях, ее ноги, разбитые полиомиелитом, были в металлических шинах. 'Меня зовут Пэтти, – сказала она мне. – Ваш отец был хорошим человеком. Когда меня уволили, он взял меня на работу'.

'Правда?' – спросил я, видя эту женщину впервые.

'Да. Он платил мне $500 в неделю за то, что я сидела с рацией в машине. Она застенчиво улыбнулась. – Я следила за ситуацией, когда он играл в кости'.

В день похорон отца в церковь пришли 300 человек. Вел службу отец Фил, местный священник. Он часто приходил к отцу с какими-то серьезными проблемами. Отец обычно отправлял сбежавших детей обратно к родителям, давал им денег и оплачивал автобус. Отец Фил никогда не забудет того, что делал отец.

В тот день у меня не было слез. Чем больше мне хотелось уйти в соседнюю комнату и разрыдаться, тем сильнее я стремился оставаться сильным ради моей семьи. Единственный человек, кто вселял в меня силу в тот день, был Джоуи. Каждый раз, когда наши взгляды встречались, мы укреплялись в мысли, что будем всегда вместе.

Все, кто был рядом со мной, вся наша семья, были убиты горем. Моя мать, накачанная прописанными доктором транквилизаторами, была полужива. Одна из моих теток на службе потеряла сознание. Я знал, что нам надо куда-то уехать. Поэтому после похорон мы с мамой и братом уехали на 10 дней во Флориду, пожить в доме семьи моего друга по средней школе. Но когда мы вернулись, мне пришлось снова столкнуться с ФБР.

Меня вызвали повесткой на заседание большого жюри[13]. ФБР хотело знать, что отец говорил мне о своей жизни и что я могу знать о его смерти. Я до сегодняшнего дня не знаю, кто убил моего отца и могу лишь догадываться о возможных причинах его смерти.

Даже при том, что друг моего отца поручился за нас с братом, когда я давал показания перед большим жюри, я должен был отвечать правильно. Поэтому я нанял адвоката с репутацией хорошего защитника лиц из организованной преступности. Я не знал никаких деталей смерти моего отца, и отец никогда не говорил мне ничего, что когда-либо могло мне быть инкриминировано. Но в тот день я сказал своему адвокату Сэнди, что независимо от того, какие вопросы будет задавать ФБР, я намерен воспользоваться своими правами в соответствии с Пятой поправкой к Конституции, чтобы мои показания не были использованы против меня. И я сказал ему, что хочу, чтобы 'определенные люди' знали это. Я должен защищать то, что осталось от моей семьи.

Сэнди проводил меня в федеральное здание в деловой части Чикаго, где заседало большое жюри, но не мог присутствовать вместе со мной внутри помещения. Это не было похоже на показываемые по ТВ судебные драмы. Я не был героем какого-нибудь фильма, занявшим оборонительную позицию против обвинения. Я был 22-летним пареньком, боявшимся давать показания большому жюри. Когда я вошел в двери зала заседания большого жюри, я столкнулся с реальностью.

'Могли бы вы назвать ваше имя?', – спросил меня прокурор штата.

'Льюис Борселино', – ответил я. Я видел, как секретарь суда стучит по клавиатуре, печатая мое имя.

'Не могли бы вы сообщить нам ваш адрес?'

'По совету моего адвоката, я уважительно прибегаю к своим правам в соответствии с Пятой поправкой'.

Прокурор штата искоса посмотрел на меня. 'Я уверен, вам не надо бояться, что вам будет инкриминировано знание вашего адреса?'

'Я уважительно прибегаю к своим правам в соответствии с Пятой поправкой'.

Он спрашивал меня, кто такой Тони Борселино, кто такая Флоренс Борселино. Но я даже не признавал имена своих родителей. Его вопросы становились все более нацеленными, а стиль все более аргументированным. Он показывал мне фотографии моего отца с какими то людьми. Какие-то лица я узнавал, какие-то – нет. Обвинитель задавал мне вопросы повторно, но каждый раз я отвечал одной и той же фразой: 'По совету моего адвоката, я уважительно прибегаю к своим правам в соответствии с Пятой поправкой'.

'Куда направлялся ваш отец в тот вечер, когда он был убит? Что он говорил вам в тот вечер?' – настойчиво спрашивал прокурор.

Обвинителю могло показаться, что он заставляет меня нервничать. Я пытался выглядеть спокойным, но боялся, стоя на месте свидетеля, особенно за свое решение прибегать к своим правам в соответствии с Пятой поправкой в ответ на каждый вопрос. Именно тогда я вспомнил, что сказал мне Сэнди. Если понадобится перерыв, можно попросить у суда разрешение переговорить со своим адвокатом. Я извинился и вышел из зала суда под предлогом, что хочу переговорить с Сэнди, который ждал в холле.

'Как там?' – спросил Сэнди.

'Прокурор штата – настоящий кусок дерьма. Я вышел, чтобы немного помочиться на него'. Конечно, я напуган, но я говорил так, как будто меня невозможно напугать.

Я вернулся в зал суда и продолжал прибегать к Пятой поправке в ответ на каждый вопрос. Наконец, я сошел со свидетельского места. Мое слушанье перед большим жюри закончилось. Но прокурор штата и агент ФБР проследовали за мной и Сэнди до лифта, чтобы попытаться задать последние несколько вопросов.

'Если вы беспокоитесь за собственную безопасность, мы можем предоставить вам защиту', – сказали они мне.

Я посмотрел на них. 'Я не беспокоюсь за собственную безопасность'.

'Это, конечно, ваше право – прибегать к Пятой поправке, но мы можем предоставить вам защиту', – сказал прокурор штата. 'Но если мы предоставим вам иммунитет, вы уже не сможете прятаться за Пятую поправку'.

Я знал, какая сделка мне предлагалась, и боялся этого больше всего. Если мне предоставят иммунитет, мне придется давать показания. Если я откажусь свидетельствовать под иммунитетом, меня отправят в тюрьму.

'Иммунитет?' – съязвил я. 'От чего вы собираетесь дать мне иммунитет?'

'Льюис', – вмешался Сэнди, – 'тебе не обязательно что-либо говорить'.

'Все нормально', – сказал я своему адвокату. 'У меня есть кое-что, что я хочу им сказать'. Я посмотрел на прокурора штата и на агента ФБР, стоящего рядом с ним. 'Слушайте, мой отец был в тюрьме с