несмотря на эту строгость, он охотно снабжал деньгами тех, кто по его милости был лишен работы. В таких случаях его супруга становилась настоящим ангелом-хранителем бедных и употребляла все свое влияние на мистера Говарда. Она происходила из хорошей богатой фамилии, была высокого роста и обладала превосходными душевными качествами.

Единственное дитя этой достопочтенной пары — девушка восемнадцати лет, мисс Софи Говард, которую мы скоро узнаем довольно близко. Своими душевными качествами она не была похожа на свою мать. Ее отличали необыкновенная скрытность и склонность к мечтательности, обращенной в весьма плохую сторону. Родителям был неизвестен недостаток мисс Софи, но он скоро развился до крайних пределов и повлек за собой тягостные для всей семьи последствия.

До этого времени Софи была доброй девочкой, немного избалованной, что неизбежно, когда в семье один ребенок, немного упрямой и скрытной, но полной любви и почтения к своим родителям.

Мистер Говард, охотно проводивший свободные часы в обществе своей семьи, предложил жене и дочери поехать вместе с ним в лодке, а так как погода после обеда была превосходной, те немедленно с радостью согласились. Подобная прогулка вниз по Темзе была очень приятной и развлекательной, доставляя всем троим разнообразие и удовольствие.

Софи была необыкновенно тихой и сосредоточенной; отец, занятый осмотром встречных кораблей и всех своих владений, не обратил на это внимание; что касается матери, то она хорошо знала тайную причину перемены душевного состояния своей дочери.

За несколько дней до этого друг Говарда, сэр Вильям Аллан, привел в его семью нового гостя, произведшего сильное впечатление на Софи тем, что отнесся к ней с самым живейшим интересом. Этот охотно принимаемый Говардом гость был не кто иной, как принц Людовик Наполеон, племянник императора, умершего на острове Святой Елены.

Принц Людовик отличался не только красивой наружностью, но также чрезвычайным умом и умением обращаться с окружающими в обществе, так что он сумел заслужить не только расположение Софи, но даже дружбу самого мистера Говарда.

Расположение Софи к Людовику росло и вскоре обратилось в безумную любовь, но со времени знакомства с принцем Наполеоном, с момента их более близких отношений ею овладело желание принадлежать ему одному, пожертвовать ради него всем, что было ей прежде так дорого и свято. Девушка горячо полюбила его первой и чистой девичьей любовью. Все ее существо рвалось к нему. И бесконечная радость овладевала ею, когда рядом находился принц.

Не будем распространяться о том, любил ли принц когда-нибудь Софи. Его последующие поступки прояснят нам это. Во всяком случае, ему было приятно знать о возрастающей к нему склонности молодой, прелестной девушки, встречать в доме ее родителей гостеприимство, которое в то время было ему необходимо и за которое он впоследствии заплатил такой неблагодарностью, что она вечным позорным пятном осталась на всей его жизни. Он принадлежал к числу людей, уважающих других до тех пор, пока те ему были нужны, потом бросал их, как лишнюю, негодную вещь, не позаботившись о том, останется ли она целой, треснет ли или разобьется вдребезги.

Миссис Говард вскоре заметила, что ее единственный ребенок, любимица София, оказывала принцу больше внимания, чем остальным гостям, посещавшим их дом; но по своей сердечной доброте она скрыла это открытие от своего мужа, опасаясь, что тот стеснит любовь Софии каким-нибудь строгим, решительным запретом. Твердый, непреклонный мистер Говард решил бы, конечно, образумить свою дочь от ребяческих грез, безжалостно бы разрушил ее девические мечты, заглушил бы эту любовь в зародыше, если бы увидел, что эти чувства не могут ничего хорошего дать его дочери, кроме несчастья и страданий. А это последнее было неизбежно, так как он сам несколько раз предсказывал принцу Наполеону, что тот будет обладать французским престолом; а доверить своего единственного ребенка человеку, претендующему на корону, было, по его мнению, вершиной безумия. Он говорил, что еще одно восстание — и Людовик Филипп не устоит, престол орлеанского дома рухнет. И неужели София, единственная его дочь, протянет руку этому наследнику престола? Действительно, девушка стояла на краю пропасти, даже не подозревая этого.

Говард чувствовал гибель своей дочери, и он так ясно и решительно высказал свое мнение по этому поводу, что супруга лишилась всякой надежды когда-нибудь изменить его взгляд. К тому же принц еще не произнес ни одного серьезного слова, касающегося ее Софии. Он был внимательным, любезным, но что касается до истинной любви, то на нее не было даже ни малейшего намека. Итак, в тихое семейное счастье Говардов вмешался посторонний, который, смотря по обстоятельствам, мог окончательно его разрушить.

Положение принца в это время было крайне критическим. Материальные средства его до того истощились, что все друзья и старые знакомые быстро отвернулись от него, давая этим понять, что не намерены его больше снабжать деньгами. В этих стесненных обстоятельствах он обратился к богатому мистеру Говарду, а тот, в свою очередь, будучи честным человеком, не сказав ни слова жене и дочери, одолжил принцу громадную сумму денег, которая спасла и выручила его.

Софи получила превосходное образование и больше всего любила музыку; она пела и виртуозно играла на рояле, развлекая по вечерам небольшой кружок знакомых говардского дома. С принцем она общалась очень охотно, болтала с ним о Германии, Франции и Америке, слушала его рассказы о театре и литературе и с каждым днем привязывалась все больше и больше к умному, любознательному молодому человеку.

В таком положении были дела, когда мистер Говард с женой и дочерью отправились на док. Мисс Говард была очень задумчива; сидя рядом с родителями, Софи мечтала о принце, чувствуя, что ее любовь перешла в страсть, которая отодвигает собой родителей на второй план и что она готова сделать для Людовика все, все, что только он потребует.

Ревизия дока, удавшаяся как нельзя лучше, быстро закончилась, и мистер Говард находился в отличнейшем расположении духа. Его опасения относительно неисправности оказались безосновательными, и ничто не могло развеселить его так, как это событие.

— Все в порядке! — вскричал мистер Говард, садясь снова в лодку. — Я всегда необычайно счастлив, когда дела идут как по маслу. Ну, двинемся теперь в обратный путь!

Наступил вечер. На прибрежных улицах зажглись фонари; монотонный говор корабельных работников смолк; по реке сновали лодки; изредка слышалась матросская песня, да раздавались с кораблей оклики часовых. Миссис Говард и Софи не обращали внимания на окрестности, каждая из них была занята своими мыслями, только когда Говард снова сел в лодку и гребцы дружно принялись за свою работу, они стали намного внимательнее, потому что Элиас, стоя на носу лодки и обозревая окрестности, делал вслух некоторые замечания. Говард интересовался жизнью на воде, знал многое и любил рассказывать об этом.

Лодка быстро скользила по волнам; нужно было проплыть приличное расстояние до улицы Кинг, где находился дом Говардов. На Темзе стало тихо и пусто, темнота опустилась на воду, они миновали множество мостов, проезжая под их пилястрами.

В этой оживленной части города, в особенности на мостах, был страшный шум и толкотня. С середины реки видны были только контуры берегов и подобно звездам мерцали вдали фонари. Когда лодка Говардов доплыла до поворота Темзы, который образует эта река возле моста Ватерлоо, большая часть пути была уже пройдена.

Проехав Вестминстерский и Ламбетский мосты, они заметили вдали темную массу деревянного Цельзийского моста. Когда лодка поплыла по направлению к этому мосту, все сидящие в ней поразились, услышав дикий, отчаянный крик, молящий о помощи; это был хриплый, захлебывающийся голос умирающего или утопающего.

— Слышите, на той стороне моста гибнет человек! — закричал мистер Говард. — Быстрей, ребята! Поспешим на помощь к несчастному!

Миссис Говард тоже услышала этот крик, и на ее лице выразилось сострадание; Софи была тронута не меньше других. Гребцы последовали указанию Говарда, и лодка стрелой полетела под мост, на другой стороне которого царила непроницаемая темнота, так как левый берег Темзы не был освещен фонарями.

— Ничего не видно, — проговорил мистер Говард, — а между тем голос о помощи послышался