запрещенный U-образный разворот.

— Звонил узнать, нет ли новостей, — объяснил он. — Просто на всякий случай.

— Вам не мешало бы завести телефон в машине.

— Слишком уж хлопотно.

Он направился в восточную часть города и остановил машину перед зданием из белого камня на Семнадцатой, между Второй и Третьей авеню.

— Время сборов, — сказал он. И снова оставил мотор включенным, только на этот раз появился минут через пятнадцать. С небрежным изяществом проскользнул мимо привратника в ливрее, сел за руль. — Тут Донна живет, — пояснил он. — Я ведь рассказывал вам о Донне?

— Поэтесса, да?

— Она сплошная эмоция. Какой-то журнал в Сан-Франциско принял у нее два стихотворения. И она купила шесть экземпляров номера, где были напечатаны ее стихи. Почти весь гонорар на эти журналы ухлопала.

Впереди загорелся красный. Он притормозил, посмотрел по сторонам и проехал на красный свет.

— Несколько раз, — сказал он, — она печаталась в других журналах. Однажды ей заплатили за публикацию двадцать пять долларов. Это был потолок.

— Да, трудновато поэту сводить концы с концами.

— Поэзия существует не для заработка. Все шлюхи ленивы, но эту, когда речь заходит о стихах, ленивой не назовешь. Может просидеть часов шесть — восемь кряду, подыскивая нужное слово. А почта! Она рассылает свои произведения дюжинами. Когда из одного издательства их возвращают, посылает в другое. Да она на одни марки тратит больше, чем зарабатывает на этих стихах! — Он немного помолчал, затем вдруг тихо рассмеялся: — А знаете, сколько денег я только что получил от Донны? Восемьсот долларов. И это только за последние два дня. Конечно, бывают дни, когда телефон у нее вообще не звонит.

— Но в среднем получается неплохо?

— Уж, во всяком случае, больше, чем за стихи! — Он покосился на меня: — Ну, что, прокатимся? Вы не против?

— А что мы, по-вашему, делаем?

— Ездим кругами, — ответил он. — А теперь я хочу показать вам новый, совершенно незнакомый мир.

Мы проехали по Второй авеню, потом через Лоуэр-Ист-Сайд и Вильямсбургский мост и оказались в Бруклине. Съехав с моста, машина столько раз поворачивала, что я окончательно потерял ориентацию, а названия улиц мало что говорили. Они вообще не были знакомы мне, эти названия. Но я видел, как разительно отличается один квартал от другого — вот этот типично еврейский, а там пошел итальянский, затем польский, так что в целом я представлял, где мы находимся.

На тихой и темной улочке, застроенной небольшими сборно-щитовыми домиками на две семьи каждый, Чанс притормозил и остановился перед трехэтажным кирпичным строением с гаражом. С помощью пульта дистанционного управления он открыл дверь в гараж, въехал в него и, нажав на кнопку, опустил дверь. Я поднялся вслед за ним по ступенькам и оказался в просторной комнате с высокими потолками.

Он спросил, представляю ли я, где мы находимся. Я ответил, что, похоже, в Гринпойнте.

— Очень хорошо, — заметил он. — А вы, оказывается, неплохо знаете Бруклин.

— Нет, этот его район не слишком. Просто увидел рекламу мясного рынка, вот и догадался.

— Ясно. А знаете, чей это дом? Слыхали когда-нибудь о докторе Казимире Левандовском?

— Нет.

— Это и понятно. Откуда вы могли слышать. Ведь он уже старик. На пенсии, прикован к инвалидному креслу. Несколько эксцентричен. Мало с кем видится... А здесь когда-то было пожарное депо.

— Да, похоже.

— Но несколько лет назад его купили два архитектора и перестроили. Правда, занимались в основном интерьером. Видно, денег у них было немного, и в целом конструкция здания сохранилась. — Он указывал на разные детали, объяснял. — А потом они то ли друг другу надоели, то ли само это место им надоело, не знаю. Вот и продали его старику Левандовскому.

— И он так и живет здесь?

— Он вообще не существует, — ответил Чанс. Речь его все время менялась: то была грамотной речью образованного человека, а то переходила в жаргон негритянских трущоб. — Соседи сроду не видывали старину дока. Видели лишь преданного его слугу, да и то мельком, когда тот въезжал в гараж, а потом выезжал оттуда. Это мой дом, Мэттью. Ну, устроить вам небольшую экскурсию? Центов на десять?..

Это было удивительное место!.. На первом этаже располагался спортивный зал, оснащенный разнообразными тренажерами, с сауной и джакузи. Спальня находилась на том же этаже. Постель, покрытая меховым покрывалом, стояла на возвышении, под стеклянным куполом. На втором этаже размещалась библиотека. Одну стену занимали стеллажи с книгами, рядом стоял огромный письменный стол футов восьми в длину.

Повсюду были развешаны африканские маски, высилась деревянная африканская скульптура — фигуры в полный человеческий рост. Чанс показывал их мне, называл племена, которым принадлежали эти работы. Я сказал, что видел африканские маски в квартире Ким.

— Да, маски общины Поро, — кивнул он, — из племени Дэн. В квартирах всех моих девушек есть африканские маски. Не самые ценные, понятно, но и не мусор какой-нибудь. Я ерунду не покупаю.

Он снял со стены довольно грубо вырезанную маску и протянул мне. Глазницы квадратные, все черты отмечены необыкновенной геометрической пропорцией. От нее так и веяло духом первобытного примитивизма.

— Это Догон, — сказал он. — Возьмите, не бойтесь. Скульптуру нельзя оценивать одними глазами. Ее надо чувствовать на ощупь. Ну берите же!

Я взял маску. Она оказалась неожиданно тяжелой. Должно быть, была сработана из дерева какой-то очень твердой породы.

Чанс снял со столика из тикового дерева телефон и набрал номер.

— Привет, дорогая! Как дела? Новости есть? — Секунду-другую слушал, потом положил трубку. — Все тихо и спокойно, — сказал он. — Кофе приготовить?

— Да, если вас не затруднит.

Он сказал, что ничуть не затруднит, и занялся кофе. И пока вода закипала, рассказывал мне об африканской скульптуре, о том, что мастера, создавшие эти маски и фигуры, вовсе не считали, что занимаются искусством.

— Для них это были вещи культовые, — объяснял он. — Каждая имела свое предназначение. Одна защищала дом, отгоняла злых духов, другие использовались в тех или иных ритуалах. И когда в маске, по их выражению, не оставалось «силы», ее просто выбрасывали и вырезали новую. Старые вообще не котировались. Их сжигали или выбрасывали, потому что они уже не приносили пользы.

Он усмехнулся:

— Затем явились европейцы и открыли африканское искусство. Многие из французских художников черпали вдохновение в племенных масках. Но теперь все переменилось. Все африканские резчики по дереву заняты исключительно изготовлением масок и статуй на продажу. На экспорт, в Европу или Америку. Да, формально они следуют старым традициям, потому что именно этого требует покупатель, но, знаете ли, тут произошла одна странная вещь. Их работы перестали вызывать интерес. Они словно неживые, они молчат. Вы смотрите на них, трогаете их, а потом вдруг попадается на глаза настоящая вещь, и вы тут же чувствуете разницу. Если, конечно, обладаете определенным чутьем. Забавно, верно?

— Любопытно.

— Будь у меня тут новые поделки, я бы вам продемонстрировал, но только я этой дряни не держу.