большевикам. Блин, какая защищенность! Как одна семья! Видит старика пять минут — а кажется уже ближе отца…
— В общем, так, — начал Сигизмунд осторожно, — появился у меня в гараже запах… А потом выветрился…
Старик пристально глядел на Сигизмунда и курил.
— Бывает, — согласился Федор Никифорович, — запахнет да выветрится… Я-то здесь при чем?.. А долго запах держался?
— Три дня, — бойко сбрехнул Сигизмунд.
Федор Никифорович придавил папироску. Помолчал. И сказал с неожиданно доброй улыбкой:
— Вы что, врать сюда пришли, Стрыйковский? Зачем звонили?
— Гараж, — сказал Сигизмунд.
— Рассказывайте, — приказал Федор Никифорович. — Только правду. Иначе я не смогу вам помочь. Постарайтесь не врать. Правдоподобности не нужно. Я пойму. И еще: мы с вам оба сейчас — неофициальные лица. Это уж вы мне поверьте.
— В общем, не воняло у меня, — сознался Сигизмунд. Выговорил — и сразу стало легче.
Старик сразу подобрался, напрягся, вцепился в новую папиросу. Стал молча сверлить Сигизмунда глазами. Сигизмунд мимолетно подумал о том, каким был этот человек в молодости. Небось, одним взглядом впечатлительных интеллигентов в обморок ронял.
— Не знаю, с чего и начать…
— Только не надо мямлить, Стрыйковский, — совсем уж жестяным голосом промолвил Федор Никифорович. — Вы не институтка.
— Хорошо, не буду мямлить, — слабо улыбнулся Сигизмунд. — В общем, в первых числах декабря нашел я у себя в гараже девушку.
Старик закашлялся. Выронил изо рта папиросу — прожег дырку на скатерти. Кашлял долго, надрывно. Сигизмунд даже испугался. Вскочил, стал Федора Никифоровича стучать по спине, поить его чаем. С перепугу чай ему на брюки пролил. Все еще кашляя, старик выговорил:
— Что за порода такая… Аспид тоже нашел… Да уберите вы стакан, Стрыйковский, вы меня удушите…
Сигизмунд, смущаясь, вернулся на диван.
— Рассказывайте! — все еще кашляя, прикрикнул старик. — Во всех подробностях!
Сигизмунд честно поведал, как утерял ключ, как гараж сутки стоял со сломанным замком, как в гараже была обнаружена странная девка, принятая поначалу за угонщицу, а затем за наркоманку. Про все рассказал. Даже про золотую лунницу.
Старик слушал очень внимательно, не позволяя Сигизмунду пропускать “неинтересное”. Мгновенно улавливал и впивался вопросами, ликвидируя пробелы.
Когда Сигизмунд сказал, что оставил девушку у себя, чтобы не подвергать ее опасности, старик с партийной прямотой осведомился:
— Вы с ней сожительствовали?
Сигизмунда покоробило, но тем не менее он ответил “да”. Федор Никифорович заметно повеселел. Вопросы сделались еще въедливее.
— Вы ее осматривали?
— В каком смысле?
— Во всех. Она здоровый человек?
— Вначале она болела… грипп.
— Это естественно, — перебил старик.
— А вообще она была абсолютно здоровым человеком. И токсикоза у нее не было, не то что у нынешних… — Сигизмунд отогнал видение блюющей Натальи.
Федор Никифорович аж подпрыгнул.
— Вы хотите сказать, что она забеременела?
— Именно.
Вот тут старика действительно проняло. Он вскочил и забегал по кухне, нещадно дымя “Беломором”. Наконец остановился перед Сигизмундом и закричал, брызгая слюной и дыша тяжким табачным смрадом:
— Да вы понимаете, Стрыйковский, что это значит!
— Понимаю.
— Что вы понимаете? Что вы МОЖЕТЕ понимать?
— Что потерял любимую женщину и ребенка.
— Ни хрена вы не понимаете, Стрыйковский! НИ-ХРЕ-НА!.. Извините. Дальше, дальше. Как она исчезла?
Сигизмунд послушно рассказал и это. Не пропустил даже своих хождений с иконой.
— Время! Когда она исчезла? Вы помните, сколько было времени?
Сигизмунд поднатужился и выдал примерное время.
Старик помолчал, глядя в окно, а потом страшно выругался, помянув Аспида и его дурацкие затеи.
— Кто такой Аспид? — спросил Сигизмунд.
Федор Никифорович повернулся к Сигизмунду, глянул с ухмылкой.
— А вы что, не знали?.. Это ваш дед. Его многие под этим прозвищем знали…
Федор Никифорович уселся за стол.
— Значит, так, Стрыйковский. Сейчас я буду говорить, а вы — слушать. И не перебивать. Как я вас слушал.
— Вы меня перебивали.
— Когда вы начинали вилять. Я вилять не буду.
В 1915-м году от второй роты Галисийского полка оставалось всего полсотни человек. Стояла осень. Елозя животом по мокрой глине окопа, штабс-капитан Арсеньев бессильно смотрел на деревню Кнытино, откуда ему предстояло выбить немцев.
Легко сказать — выбить немцев! Стоило высунуться из окопа, как с колокольни начинал бить пулемет. Бой шел, то оживая, то замирая, вторые сутки. Поднять солдат из окопов не удалось.
В третьем часу дня немцы пошли в атаку. Арсеньев крикнул что-то сорванным голосом, но его даже не услышали.
Тогда-то и случилось ЭТО.
Подпоручик Стрыйковский медленно встал и оглядел окоп.
— Что, суки, перессали? — спросил он, выговаривая слова с очень сильным польским акцентом. После чего, цепляя длинными полами шинели скользкую глину, выбрался на бруствер. И пошел навстречу немцам.
Снова начал бить пулемет с колокольни. Стрыйковский даже не стрелял. Он просто шел. Даже когда его обогнали с надсадным “ура-а-а”. Он словно не замечал происходящего. Солдаты потом клялись, что пули обходили Стрыйковского стороной, ложась в грязь у его сапог.
После боя, уже в деревне Кнытино, штабс-капитан Арсеньев молча ударил Стрыйковского по лицу. Стрыйковский утерся, плюнул и ушел.
В следующем бою Арсеньев был убит выстрелом в спину. Об этом никому не доложили — погиб и погиб.
Образование подпоручик Стрыйковский получил в Пажеском корпусе. Когда ему было тринадцать лет, корпус посещал Великий Князь. Здороваясь с воспитанниками за руку, Великий Князь каждого
