островами и огромным замком, брат Этьен, отличавшийся храбростью и самообладанием, не сдержался и выпалил: «Наконец-то мы у цели!»

Королевский пропуск позволил им без каких-либо затруднений пройти через сторожевые посты, и вскоре мощные крепостные стены Анже заключили в свои объятия путешественников, к их великой радости и облегчению. Но если сам герцогский город не пострадал от разбойничьих набегов Кастильца, если нищета не чувствовалась здесь так, как в провинции, все же и на этот некогда богатый и хорошо защищенный город тоже легла печать войны. Это читалось на мрачных лицах прохожих. Люди были угрюмы, многие носили траур. Не было того прежнего оживления, присущего богатому городу, на улицах разговаривали вполголоса, словно в церкви. Однако во всем чувствовалась властная рука и порядок: не было ни нищих, ни пьяных солдат, ни веселых девок. Этот город, с его садами и белыми домами с голубыми крышами, предназначенный для спокойной жизни, превратился в крепость, всегда готовую к отражению врага. Распластав свои крылья, как наседка над выводком, он нахохлился над беженцами, распределенными так, чтобы не мешать ни городскому порядку, ни обороне.

Здесь все говорило о том, что Иоланда Анжуйская умела править, сражаться и давать приют. Воды Мена отражали величественную главную башню-донжон в окружении серо-черных гранитных башен, что создавало впечатление неприступного замка. Город словно венчала «корона» из рощи грушевых деревьев, острия башенок, блестевших как сталь, кольцо крытой дороги, соединяющей боевые башни флюгеров, отливающих золотом. У всех бойниц стояли солдаты с алебардами, боевыми топорами, луками, а на главной башне, хлопая на ветру, развевался огромный стяг. Голубой, красный, белый и золотой, он включал в себя крест Иерусалима, сицилийские подвески, лилии Анжу и медали Арагона — все это составляло герб королевы. Все эти атрибуты венчала золотая корона, покоящаяся на руках ангела.

Брат Этьен уверенно вел своих спутниц по городу, а гвардейцы, узнавая его, почтительно приветствовали. Перейдя через глубокие рвы, Катрин увидела сквозь пелену дождя просторный двор. Под намокшим, отяжелевшим капюшоном ее глаза закрывались от усталости. Ей хотелось скорее лечь в теплую постель с простынями, вытянуть ноющие от хождения по каменистой земле и бездорожью ноги. Но вначале следовало представиться королеве Иоланде. Брат Этьен оставил своих спутниц в большом зале герцогского дворца с высокими окнами, смотревшими на реку и нижнюю часть города. Сара тотчас же уселась на скамеечку возле камина и вскоре заснула. Катрин прохаживалась по залу. Тело ее ныло, и она боялась, что, усевшись, потом не сможет встать. Ей не пришлось долго ждать. Через несколько минут монах вернулся:

— Пойдемте, дочь моя, королева вас ждет! Посмотрев на Сару, которая не шелохнулась, Катрин последовала за братом Этьеном. Он провел ее через низкую дверь, охраняемую двумя стражниками с алебардами, стоявшими словно статуи, широко расставив ноги. За дверью оказалась большая комната, вся увешанная гобеленами. В огромном, высеченном из камня камине горел целый ствол дерева. У камина на бронзовом треножнике большие желтые свечи образовали светящийся букет. Огромная кровать с поднятыми занавесями занимала добрую четверть этой большой комнаты. Изголовье кровати было украшено французским гербом с лилиями. В противоположном углу скромно сидела фрейлина и вышивала. Она даже не подняла головы и не взглянула на Катрин. К тому же Катрин и не смотрела на нее, она видела только королеву.

Сидя на высоком кресле из черного дерева, обложенная подушками, Иоланда держала ноги у жаровни. Она смотрела молча на вошедшую Катрин, сердце которой сжалось при виде гордого лица королевы, отмеченного переживаниями последних трех лет.

Черные волосы, выбивавшиеся из-под строгого головного убора, посеребрила седина, на лице, ставшем желто-матовым, как пергамент, появились глубокие морщины. Все эти годы непрекращающейся борьбы со злым гением Франции, его английскими друзьями и бургундцами оставили след на лице Иоланды. Пленение ее сына герцога Рене де Бара, попавшего в руки Филиппа Бургундского в сражении при Бюневиле, явилось для нее тяжелейшим ударом В пятьдесят четыре года королева Четырех Королевств выглядела старухой. Только ее великолепные черные глаза, властные и живые, сохраняли молодой блеск.

Когда Катрин присела у ее ног, Иоланда улыбнулась, и к ней вернулось былое очарование. Она протянула графине де Монсальви по-прежнему белую изящную руку.

— Дитя мое, — сказала она нежно, — ну вот, наконец-то вы здесь. Я давно хотела вас видеть.

Волнение охватило Катрин. Она так стремилась приехать сюда, броситься с мольбой в ноги к единственной женщине из окружения короля, которой доверяла, и просить о помощи и поддержке! Закрыв лицо дрожащими руками, Катрин зарыдала. Некоторое время королева смотрела на эту исхудавшую женщину в поношенном платье, и от ее взгляда не ускользнули боль и отчаяние в фиалковых глазах. В порыве жалости она поднялась, обняла молодую женщину и по-матерински прижала к своей груди.

— Плачьте, малышка, — шептала она, — плачьте. Со слезами приходит облегчение.

Не выпуская Катрин из объятий, она обернулась к фрейлине:

— Оставьте нас, мадам де Шомон, ненадолго и, пока мы разговариваем, приготовьте комнату для мадам де Монсальви!

Та сделала реверанс и исчезла тихо, как тень. Королева подвела Катрин к большой скамье, крытой бархатом, посадила ее и села сама. Увидев, что Катрин немного успокоилась, Иоланда достала из сумочки маленький флакон с душистой водой и смочила платок, которым вытерла ее заплаканное лицо. Нежный, хотя и немного терпкий запах вернул Катрин самообладание, и, стыдясь своих слез, она отодвинулась от Иоланды, и уже готова была броситься перед ней на колени, но королева придержала ее твердой рукой.

— Поговорим как женщины, если хотите, Катрин! Да, я послала брата Этьена за вами, но вовсе не для того, чтобы плакать здесь с вами, как с любой из придворных дам. Настало время освободиться от человека, принесшего вам горе, от жалкого господина, который в низких целях собственного обогащения распродает с молотка королевство и пытается довершить подлое дело королевы Изабо. Вы слишком многое пережили, чтобы не быть вместе с нами.

— Нас преследовали, как преступников, разорили и лишили всего. И мы бы умерли, не приди нам на помощь граф де Пардьяк. У моего сына нет больше ни титула, ни земель… Мой муж попал в лепрозорий! — мрачно вымолвила Катрин. — Нам уже нечего бояться.

— Может случиться и худшее, — поправила королева, — теперь важно защитить доброе имя Монсальви и подготовить вашего сына к такому будущему, какого он заслуживает. Знаете, я очень любила вашего мужа. За внешней суровостью у него скрывалось прекрасное, доброе сердце, он был одним из самых смелых рыцарей в королевстве. Нам слишком дороги жертвы деяний Ла Тремуйля, чтобы не отомстить ему, как он того заслуживает. Вы готовы помочь нам?

— Я приехала сюда только ради этого, — пылко ответила Катрин, — и жду от вашего величества указаний!

Иоланда намеревалась ответить, но в это время раздался звук трубы, возвещавшей о каком-то важном событии во дворце. Королева встала и подошла к окну, выходящему на широкий двор с церковью. Катрин последовала за ней. Солдаты выбегали во двор, одеваясь на ходу, и собирались у портала. Из герцогского замка вывалила толпа пажей, оруженосцев и рыцарей. Катрин подумала, что это персонажи настенных гобеленов, спустившиеся во двор в этот сумрачный день. А Иоланда от нетерпения пристукивала ногой.

— Что за суета? Что значит асе это оживление? Кто же приехал к нам?

Как бы в ответ на этот вопрос открылась дверь, и мадам де Шомон вошла, улыбаясь:

— Мадам! Это мессир коннетабль вернулся из Партенэ. Ваше величество…

Ей не пришлось договорить. Королева вскрикнула от радости.

— Ришмон! Это Небо нам его послало! Пойду встречать!

Она повернулась к Катрин, приглашая следовать за ней, но, увидев расстроенное лицо женщины, сказала:

— Идите отдыхайте, моя дорогая. Мадам де Шомон вас проводит. Завтра я вас вызову, и мы обсудим наши планы.

Катрин молча поклонилась и пошла за фрейлиной. Она двигалась, как в тумане, ни о чем не спрашивая. Они вошли в комнату этажом выше, с двумя окнами, выходившими во двор. У Катрин не было