разрывается от мысли, что он мертв!»

Свободное от шлема волевое лицо бретонского принца — он должен был занять место отца на герцогском троне, — изборожденное старыми шрамами, но облагороженное прямым взглядом голубых глаз, предстало перед ней. Катрин увидела в его глазах то неизменное доверие, которое он выражал ей во время их первой встречи на его помолвке с сестрой Филиппа Бургундского, бывшей к тому времени вдовой дофина Франции Гиэньского. Этот человек был прочен, как стена, прям, как клинок шпаги, благороден, как

Золото. Борясь со слезами, она улыбнулась ему, сделала реверанс и положила руку на его кулак.

— Монсеньор, ваша встреча взволновала и тронула меня до слез. Прошу вас располагать мною так же, как вы бы располагали услугами моего дорогого мужа, верни мне его Божья милость! У меня есть только одно желание: отомстить и вернуть моему сыну то, что ему принадлежит по праву.

— Все будет так, как вы желаете. Пойдемте! И так рука об руку они приближались к трону, где их ждала Иоланда. Она улыбнулась молодой женщине.

— Поклонитесь епископу нашего города и садитесь с нами, — сказала она, указывая ей на бархатную подушку на ступеньках у трона.

Когда Катрин села, ей представили присутствующих, Здесь были, кроме Пьера де Брезе, не сводившего с нее глаз, сеньор де Шомон, супруг милой Анны, ее брат Жан де Бюэй, губернатор Сабле, Амбруаз де Лоре, Прежан де Коэтиви, близкий друг коннетабля, и, наконец, скромный человек с: грустным лицом, сидевший немного поодаль, оруженосец Ришмона по имени Тристан Эрмит. Все были молоды, самый старший из них — сорокалетний коннетабль. Один за одним они подходили и целовали руку молодой женщины. Правда, Брезе добавил к поцелую вздох и так посмотрел, что Катрин зарделась. Но она быстро отделалась от смущения. Какое ей было дело до этого человека в такой серьезный момент? Речь пойдет об отмщении, а не об ухаживаниях за первой попавшейся дамой! Она строго посмотрела на него и отвернулась.

Мои сеньоры, мы все в сборе, кроме капитанов Ла Гира и Ксантрая, сражающихся в Пикардии. Во время вашего последнего сентябрьского совещания в Ване на похоронах герцогини Бретани мадам Жанны де Валуа вы заключили договор об отстранении Жоржа де Ла Тремуйля. Мне нет необходимости говорить о его преступлениях. Не удовлетворившись выдачей англичанам Жанны д'Арк, установлением террора по всей земле королевства, доведя до нищеты народ и обогащаясь самым скандальным образом, бросая в тюрьму лучших из нас, таких, как ваш кузен Людовик д'Амбуаз и Арно де Монсальви, отдав захватчикам город Монтаржи, принадлежавший мадам де Ришмон, перенеся войну на нашу собственную землю, разорив и опустошив руками Вилла-Андрадо земли Оверни, Лимузена и Ланге-Дока, этот человек осмеливается препятствовать попыткам сближения, которые мы несколько месяцев терпеливо ведем с герцогом Бургундии. Почти целый год представитель папы кардинал Святого Креста Николя Альбергати проводит совещание за совещанием с посланниками Бургундии, чтобы прийти к миру. Что делает в это время Ла Тремуйль? В октябре прошлого года он пытался осаждать Дижон и даже предпринял неудавшуюся попытку убийства герцога Филиппа в тот момент, когда смерть герцогини де Бофор, сестры Филиппа, нарушила союз с Англией. Так не может больше продолжаться! Мы никогда не загоним англичан и не вернем мир королевству, пока главный камергер будет удерживать короля в своих когтях. Вы поклялись, мои сеньоры, освободить Францию от него. Я жду ваших предложений.

Тишина наступила после речи королевы. Катрин затаила дыхание, взвешивая каждое слово, услышанное здесь. Она увидела, как далека была от всех этих событий, не без удивления узнала о попытке убийства своего бывшего любовника Филиппа Бургундского, что, впрочем, не вызывало у нее особых эмоций. Нити, связывающие их, были давно разорваны и не оставили следов, упали в воду, как обрубленный канат корабля, уходящего в дальнее плавание, словно не она, а кто-то другой пережил бурные часы в объятиях красивого герцога, словно это была рождественская сказка.

Все, в том числе и Катрин, обратили взоры на коннетабля. Опустив голову, скрестив руки на груди, он, кажется, глубоко задумался о чем-то. Нарушил тишину старый епископ. Его голос звенел, как треснувший колокол.

— Уже два раза, сир коннетабль, вы избавляли короля от его недостойных фаворитов. Что же мешает вам сделать это в третий раз? Чем отличается Ла Тремуйль от Пьера де Жиака или Камю де Болье? Первого вы бросили в зашитом мешке в реку Орон, второго зарезали. Почему же Ла Тремуйль все еще жив?

— Потому что он осторожнее других. Жиак полагал, что находится под защитой дьявола, которому продал свою правую руку. Голова де Болье была пуста, как детская побрякушка. Ла Тремуйль хитер и коварен. Он знает, что его ненавидят, и действует соответственно. Мы поклялись покарать его, но это нелегко сделать.

Епископ хрипло рассмеялся.

— Речь идет об одном ударе. Я не понимаю, что вас сдерживает. Вы отдалились от двора, ладно! Но у вас достаточно преданных людей.

— Ну и что может сделать один из моих преданных людей? — сухо ответил Ришмон. — Приблизиться к Ла Тремуйлю невозможно, потому что он никому не доверяет. Короля, которого он никогда не покидает, он сделал своим главным защитником. С начала лета они засели в крепости Амбуаз, и Ла Тремуйль только один раз вместе с королем выехал в свой собственный замок Сюлли. У нас достаточно желания убить его, но нет средств.

Мрачный тон коннетабля охладил пыл Катрин. Она видела, как руки Иоланды вцепились в подлокотники трона, почувствовала ее раздражение. Зачем эти вопросы, остающиеся без ответа? К чему этот совет, если на нем заявляют о бессилии рыцарей? Но королева молчала, и Катрин не решилась говорить об этом. К тому же возбужденный епископ поднялся со своего места.

— Хороший лучина может поразить цель в любом месте. Когда Ла Тремуйль выйдет…

— Он никогда не выходит! Ла Тремуйль стал таким грузным, что ни одна лошадь его не выдержит. Он передвигается в закрытой повозке, окруженной стражниками, не снимает кольчугу даже во сне, я думаю!

— Нанесите удар ночью…

— Ночь он проводит в главной башне под охраной пятидесяти вооруженных людей, которым не приходится спать.

— Тогда яд в пищу!

Ришмон тяжело вздохнул, и за него ответил Прежан де Коэтиви:

— Кушанья и вина опробуваются тремя офицерами короля.

Его преосвященство де Бюди вскрикнул, сорвал очки и швырнул их на пол.

— И это все, что вы можете нам сказать, сир коннетабль? Или вы признаетесь здесь в своем бессилии, или Ла Тремуйль — само воплощение дьявола? Ради Бога, монсеньор, речь идет о человеке из плоти и крови, окруженном другими людьми, имеющими слабости или просто алчными, которых можно подкупить, которые охотно обменяют свою преданность на золото.

— Я не верю в преданность, которую можно купить, сеньор епископ. Конечно, нам нужен человек, преданный человек, готовый пожертвовать собственной жизнью, потому что нанести удар придется на глазах самого короля. Кто из присутствующих здесь готов воткнуть свой кинжал в горло Ла Тремуйля и погибнуть тут же под ударами его телохранителей?

Гнетущая тишина последовала за саркастическим вопросом коннетабля. Рыцари были в

замешательстве, а душа Катрин наполнилась гневом. Эти люди не хотели подтвердить свою репутацию смелых воинов. Среди самых отчаянных они были лучшими, и тем не менее никто из них не решался отдать свою жизнь за жизнь врага. Они готовы были к сражению в открытом бою, днем, купаясь в ярких лучах собственной славы, при звуках оружия, трепещущих на ветру флагах. Но убить исподтишка, в тени, неожиданно, и упасть под ударами слуг было недостойно их честолюбия. Может быть, они считали, что королевство без них не обойдется, что они слишком важны для двора, для блеска французского оружия, и не хотели опускаться до положения тайных убийц? А может быть, они недостаточно пострадали от Ла Тремуйля? Иначе бы они не цеплялись за свою жизнь всеми доступными им средствами. Они были против Ла Тремуйля, но в них не было огня ненависти. Их борьба была скорее политикой, благородным, но